Шрифт:
Нора отморозков – безрассудная и обреченная затея. Даже Барышников вырвался оттуда чудом, весь подырявленный, как мешок с песком в местном тире. Но, он-то справился, все знают – Барыга везучий.
Свой заветный трофей приберег в верхнем бункере – самом безопасном в то время месте. В поселковой Колонии уже поднялся Черный бунт, который гудел в подземке как глубинное землетрясение, лихое и гулкое, но незаметное снаружи.
– Что там слышно? – Барыга исподлобья зыркнул на Яшку, вернувшегося из разведки и ворвавшегося в натопленную бытовку с облаками морозного воздуха, всякий раз клубящегося паром, стоило приоткрыть дверь.
– Темно на всех ярусах. Беспредел, грабежи и поножовшина.
– И наших номиналов на месте нет? – задумчиво заключил Барыга. Он бросил в граненый стакан горсть молотой вишневой коры с перцем и залил крутым кипятком. – А администрация что?
– Администрация свалила и номиналы наши потянула, само собой, – Яшка придвинул свою пустую кружку к Барыгиной. – Только старик остался. Вот упертый! Еле от него ушел.
– Судья? – Барышников наполнил кружку. – Остался, значит…
– Да куда ж он? Капитан без корабля… – Яшка припорошил паркий кипяточек жменей вишневой пыли без перцу и накрыл кружку крышечкой, чтоб теплилось подольше. – Ты же в курсе, сколько он мне шьет! Доказать – не докажет, но мозги выест, живым не отпустит… Говорю ж, уп-пертый!
Судья славился нечеловеческой настойчивостью. И не сказать, чтоб сложно было от него отделаться: закон в Поселке всегда хитро юлил между абсурдностью и размытостью. Такое удобное несовершенство и сам Судья признавал. Но своей въедливостью этот странный безумец принуждал тревожиться всякого, кто закон преступал впрямую или в обход.
Яшка нервно забарабанил пальцами по фанерной столешнице:
– Я тебе говорю, руки в ноги, и валим в столицу, – он порывисто вскочил, приоткрыл дверь, коротко выглянул из бытовки в основной склад, уверился, что в нем никого нет, и быстро притворил дверь. Ворвавшийся холод тут же сгустился в подвижное влажное облако пара. – Ты свое дело сделал. Припозднился малость, это – да… Ну так, не в санаторий ездил. А кто расплатится? Никто! Я знал, что к этому все идет!
Он действительно предвидел подобный исход, все-таки задержались прилично, и пока обескровленный Барышников отлеживался с переливаниями в пристоличной берлоге, выхитрил в столице клиента поинтереснее. А главное, если правильно «разрулить движуху», мог выпасть и прямой путь на верхушку, в Звездный, к столичной жизни.
Смышленый, вполне решительный к делу и амбициозный, Яшка мог добиться большего, чем унизительные побегушки у Барыги. Да и выживание на краю кластера в бедном подземном поселке подавляло беспросветностью, безнадежностью и скудностью на яркие события. А ему хотелось жить – этому крепкому, стройному красавцу неопределенно-среднего возраста, всегда дорого одетому во все чистое и девственно-нештопанное, снаряженному на зависть и каждый день идеально выбритому и пахнущему свежим сосновым одеколоном, сколько бы там он ни стоил. А здесь… Здесь каждый день приходилось окунаться в душный воздух подземных бараков. В этот лабиринт, пропитанный плесенью и испарениями пота грязных теплых тел, червями ютящихся в двухъярусных фанерных отсеках-коробках три на три, больше похожих на дешевые могилки в подземном некрополе. А жить-то хотелось по-человечески! Например, завтракать в правительственной десятиэтажной «стекляшке» Звездного, ужинать в приличном баре с полным освещением, с отоплением без въедливой гари, и пить по утрам настоящий кофе, а по вечерам коньяк или довоенное красное вино. Но пока приходилось заваривать вишневую кору, смешанную с мебельными опилками, пусть даже и в компании с Барыгой. А тот добавлял в эту мразь еще
Барышников шумно втянул кипяток, подул на чай, задумался и отставил стакан.
– Так не отдам… Я в это дело вложил все, что у меня было. Ставки высоки… Да и крови столько потерял. С этот чайник наберется, – кивнул он на заварник, по-дружески заботливо снял крышечку с Яшкиного чая и подвинул к нему кружку с уже раскрасневшейся вишневкой.
Тот сморщился и поджал губы:
– Свежая кровь? – оба усмехнулись, и Яшка принялся загибать пальцы: – Я договорился в столице, я подогнал клиента подороже, я добазарился кое с кем и нашел нам местечко. Я тебе говорил…
– Хватит. – Жестко резанул Барышников и для смягчения косо улыбнулся в одну щеку, но Яшка уже осекся и съежился. – Теперь понимаю, за что тебя Яшкой прозвали: якаешь много.
– Было дело, за то и прозвали, – расплылся тот в подобие улыбки и сощурил холодные глазки, но лицо Барыги уже вернулось к привычному нейтрально-ледяному выражению.
Не ясно почему, но всегда отрешенный и молчаливый, Барышников обладал странным даром убеждения. Однажды ему удалось погасить разгоревшийся было бунт. Недовольные очередным побором собрались в Большом зале Первого яруса, шумели, клокотали как кипяток под дрожащей крышкой, не пускали высказаться тех, кто имел, что сказать.
На трибуну поднялся Барышников, оглядел людское волнующееся море с достоинством льва и поднял руку. Бурлящий поток голосов смягчился, притих, будто где-то завинтили шумный водопроводный кран, и народ угрюмо насупился молчанием. Барыга еще раз прошелся взглядом по головам, поразмыслил, и, наконец, изрек:
– Расходимся, – голос его звучал спокойно, без угрозы, раздражения или надменности, но настолько твердо, что больше походил на царское повеление.
Народная толпа робко и нерешительно качнулась, двинулась, расступилась и потекла по темным закуткам подземки обсуждать невезенье на голодных своих кухнях. Бунт не состоялся. Правда, позже Барышников добился от администрации поселка отмены сбора и переиначил решение проблемы по-своему, а попутно запустил свою руку в рыбную прорубь водохранилища, ради которого и назначался очередной налог. Всюду он имел интересы и на все в поселке мог повлиять, если хотел. Но жил сам по себе и в «политику» особо не вмешивался, чем удивлял и разочаровывал Яшку. Скажи Барыга свое слово… Но тот молчал.
А Яшка долго молчать не мог, не умел. Поблуждав возбужденным взглядом по стенам бытовки, увешанным редкими теперь инструментами, он неудержимо остановился на равнодушном, погруженном в раздумья лице Барыги, негромко хлопнул в ладоши и поднял указательный палец:
– Идея! Я знаю, как тут крутануться, Митяй! – при упоминании своего имени Барышников будто вздрогнул. – Администрация свалила, в поселке бунт, каких не было еще, и всем грозит смерть! А тут ты подваливаешь с инвертором, даешь свет, и все граждане тебе должны, номиналов-то нет уже. Все должны! До самой последней старухи! Это же все твое, получается, весь этот долбанный бывший склад ПВО, все этажи и все люди! Ты все это можешь сделать своей собственностью!
Яшка вскочил и нервно забегал по бетонному полу из угла в угол, замедляясь при приближении к Барышникову и пытаясь понять, о чем тот думает, почему молчит, но не смея спросить напрямую. Митяй же умиротворенно потягивал горячий, но уже приятно подостывший чай и рассматривал чаинки в кружке с таким любопытством, будто держал в руке аквариум с редкими рыбками.
– Свет пришел! – взбудораженный собственным воображением Яшка остановился посреди бытовки и пристально уткнулся в лицо Барыги. – Сейчас они за это все отвалят! Можно в легкую исправить энергосистему!