Светить можно - только сгорая. Повесть о Моисее Урицком
Шрифт:
«Когда выполняешь задание, проверь, нет ли за тобой хвоста», — учил Эйделъман. Моисей, вместо того чтобы направиться в город, повернул к причалам торгового порта. Пристань была до отказа забита мешками с пшеницей, подготовленными для погрузки на широченные баржи — «берлины». Несколько в стороне он заметил сложенные пиломатериалы. «Хороший хозяин сразу бы определил, есть ли здесь закупленные у нас доски?» — думал Моисей, разглядывая аккуратные штабеля. Он достал из кармана трубку, набил ее табаком-самосадом, раскурил. Едкий дым вызвал злой кашель: курить не привык, начал только недавно в Киеве, да и то больше из баловства. Осмотревшись и удостоверившись, что никто за ним но наблюдает, Моисей медленным шагом вернулся к
Гостиница оказалась переполненной. Снимать комнату в чужом городе всегда опасно — можно нарваться на неприятность. Грустный вид прилично одетого молодого человека вызвал сочувствие у какого-то купца-хлеботорговца.
— Эй, милок, человек обязан помогать человеку. Так в священном писании сказано? — обратился он к Моисею. — Давай ко мне в номера.
От купца несло винным перегаром. Но для конспирации лучше не придумаешь…
Через полчаса Урицкий сидел за столом в номере хлеботорговца, а тот доставал из необъятного купеческого чемодана последовательно бутылку водки, сало, полбуханки хлеба, соленые огурцы. Моисей попытался было достать из своего чемоданчика съестное, заботливо приготовленное сестрой, но купец широким жестом стряхнул сверток обратно в чемодан.
— Брось, я угощаю! А ты подумал, почему никто другой, а я пригласил тебя к себе жить? — наполняя стаканы водкой, спросил купец. — Да потому что вижу, одной мы с тобой породы. Купеческой. Не какие-то там голодранцы-шаромыжники. Вот нам и надо держаться поближе друг к другу, пока всякие пролетарии не свернули нам шею. Пей!
В доме Урицких водка употреблялась только для угощения деловых людей. Сами не пили. Среди студентов были поклонники Бахуса, но пили обычно не водку, а дешевые вина, и потом Моисей старался держаться подальше от таких компаний, а тут…
— Пей, пей, — хлеботорговец поднял свой стакан. — Давай за самый прогрессивный класс, которому принадлежит будущее, за купцов и промышленников. Ими будет держаться теперь Россия. Деловыми людьми, а не помещиками-дворянами.
«Вот марксизм наизнанку». Моисей поднял стакан ко рту. Едкий сивушный запах ударил в нос, перехватило дыхание, он поставил свой стакан на стол.
— Эх, жидок, а ты оказывается жидок, — купец залпом осушил стакан и, видимо, довольный своим каламбуром, громко захохотал. Потом посерьезнел — хмель настраивал его на философский лад — и, не замечая, как дернулся от его каламбура гость, продолжал:
— Ведь я сразу распознал, что ты из жидов, а вот сижу с тобой, как с равным, и пью, а почему? Да потому, что сегодня не национальность решает, а дела. Деньги не пахнут, значит, и настоящие дела не пахнут, а тогда и мы с тобой не враги. Это те, у кого власть из рук уплывает, разные погромчики устраивают, а нам, купцам, важно, чтобы наше дело доход добрый приносило. — Купец наполнил снова свой стакан, не обращая больше внимания на гостя, выпил до дна и стал хрустеть огурцом. — Вот мне пшеничка дает на рубль полтинник, а тебе лес, гляди, и на рубль рубль прибыли натянет. А?
В вопросе явно слышалась зависть к более прибыльному делу. Моисей слушал пьянеющего купца, а сам мысленно вернулся в Черкассы к Берте, к ее приходно-расходным книгам, к которым никогда не прикасался и ничего в них не понимал. Ведь бедная Берта, для того чтобы содержать братцев, должна досконально изучать все эти торговые хитросплетения, позабыв о своем образовании, о личной жизни. Теплая волна благодарности к старшей сестре затопила ему душу. «Вот Берта, наверное, знает, сколько прибыли дает торговля лесом. Неужели в самом деле — рубль на рубль? Вот она бы нашла общий язык с купцом, потолковала бы с ним о приходах-расходах», — мелькнула мысль, которой он тут же устыдился. Да как он смеет сравнивать умницу сестру с этим пьяным торгашом, утверждающим будущее капиталистов и спекулянтов! А почему бы и нет? А сам-то он, Моисей Урицкий, разве честно поступает, согласившись на эту поездку в качестве агента по скупке-продаже леса? Ничего не понимая в делах, он и купит дороже, чем надо, и продешевит при продаже, чом нанесет ущерб делу Урицких. «Дело Урицких!» Выходит, Моисей Урицкий тоже заинтересован, чтобы дело процветало, чтобы кого-то обманывали, покупали подешевле, продавали подороже. Какое же он имеет право презирать человека, прямо о таких вещах говорящего? Но ведь он, Урицкий, все делает для конспирации, высшие цели у него совсем другие, ему не нужны ложь и обман! А только ли для конспирации? Нет, не надо лгать самому себе. Система опутывает его с ног до головы: он не просто поддельный купчик, использующий документы «фирмы Урицких» для выполнения поручения киевской социал-демократической группы, он явно заинтересован в успешном выполнении поручений главы «фирмы» Берты. Нет, он не хочет принести горе родным — братьям и сестре. Он выполнит все, что обещал, но для себя надо категорически сделать вывод. Нельзя сидеть сразу на двух стульях. Став на путь революционера, нужно быть абсолютно чистым и в помыслах и в делах. Нужно раз и навсегда порвать с прошлым. Вот Ювеналий Мельников не чета какой-то «фирме Урицких». Мог бы пользоваться доходами с отцовского имения. Однако не стал, он имеет полное моральное право разговаривать с рабочими, глядя им в глаза, и они слушают его, как никого другого.
Моисей поднялся со стула.
— Ну, спасибо за угощение, за беседу. — И он не кривил душой. Этот пьяный купец заставил его задуматься о себе, посмотреть на себя как на представителя определенного социального слоя и в то же время вот так, с глазу на глаз, столкнуться с новой силой, с которой предстоит борьба не на жизнь, а на смерть. Силой, уверенной в своей правоте, в своем предначертании. — А сейчас я пройдусь по городу.
— Что-ж, дело молодое. — Купец широко зевнул. — А я часок-другой вздремну.
На следующее утро, уже твердо уверенный, что не привлек к себе внимания жандармов, Урицкий отправился на явку, данную ому Эйдельманом. Явка была в одной из восьми типографий Кременчуга, и не представляло большого труда найти типографию, где принимались заказы на визитные карточки.
— Желаете заказать визитные карточки? — встретил его человек, по приметам похожий на описанного Эйдельманом.
— Да, если успеете к сроку, намеченному господином Залетаевым, — ответил Моисей фразой-паролем.
— Заходите, постараемся к нужному часу выполнить, — отзывом ответил человек в рабочем халате и очках, сидящих на лбу под седым венчиком волос.
В конторке, размещавшейся в конце типографии, он крепко пожал руку гостя:
— Неужели привезли Плеханова?
— Да, «Русский рабочий в революционном движении», по одному экземпляру на каждый кружок. Думаю, что скоро литературы будет больше. — Урицкий достал из-под пиджака пакет. По радости, отразившейся в глазах этого немолодого и, видимо, очень усталого человека, понял, как ждали в Кременчуге эту литературу. И поездка, еще вчера казавшаяся Моисею не очень значительной, выросла в его глазах до большого, важного дела.
С ощущением выполненного долга он отправился по адресам, записанным в его книжечке рукой Берты. Дел оказалось немного; подписав какие-то счета и получив заверения, что все будет выполнено в строгом соответствии с договорами, он смог уже ночным поездом выехать в Полтаву.
В Полтаве Урицкий должен был встретиться с Павлом Тучапским. Моисей познакомился с ним на юридическом факультете университета. «Щирый украинец», сын священника, Павел Лукич Тучапский был года на четыре старше Урицкого. Он уже успел закончить историко-филологический факультет и пришел на первый курс юридического, понимая, что знания законов помогут вести революционную борьбу.