Светить можно - только сгорая. Повесть о Моисее Урицком
Шрифт:
Царь без колебания начертал резолюцию: «В Восточную Сибирь на восемь лет. Под гласный надзор полиции».
Кончался второй год заключения Урицкого в одиночной камере крепости на Печерске. Допросы давно прекратились, суда не было. Было невыносимое в своей пустоте ожидание административного приговора.
Звонок к Берте Соломоновне прозвучал из крепости поздней ночью, сообщили, что ее брату наконец объявлен приговор и его на следующий день должны отправить из Киева. Ранним утром в крепость были доставлены для Урицкого теплые вещи, продукты и деньги. Но все было возвращено обратно: Урицкий в ночь объявления приговора был из крепости переведен в Лукьяновскую тюрьму, а через час после его прибытия в знакомые тюремные стены администрация Лукьяновской тюрьмы постаралась выпроводить его с эшелоном уголовных каторжан следованием на Москву.
И разъехались в это утро два брата: эшелон с арестантами отправился в свой грустный путь, а на киевский вокзал прибыл поезд из Одессы с Соломоном Урицким, ставшим активным транспортным агентом газеты «Искра». Задержанный жандармами с искровским изданием, Соломон был тут же отправлен в Лукьяновскую тюрьму, в которой хорошо помнили старшего брата, Моисея. Фамилия Урицкий послужила Соломону как бы паролем в камере политических заключенных, которые признали его своим товарищем.
За доставку в Киев нелегальной литературы Соломон Урицкий был выслан в административном порядке на три года в Енисейскую губернию.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Тюремные вагоны (те же красные товарные, на сорок человек или восемь лошадей) с зарешеченными окошечками и железными дверями, запирающимися снаружи на тяжелый засов, были прицеплены к обычному товарному поезду со смешанным грузом в разные адреса, что вызывало длительные стоянки па станциях. Вагоны не отапливались, а осень выдалась ранней и холодной. В эшелоне с каторжными Моисей Урицкий по мстительному замыслу Новицкого был среди уголовных один политический, и конечно, в тюремных вагонах действовали воровские законы: матерые уголовные преступники — бандиты, убийцы, воры «высокой квалификации» — захватили на трехъярусных нарах средние полки, на верхних разместилось жулье помельче, там не хватало воздуха, но было потеплее. На полу вынуждены были мерзнуть уголовники из числа «случайных», не имеющие постоянных уголовных «профессий». Староста вагона-камеры старый вор Колун и Урицкому определил место на полу. При начавшемся туберкулезе, в летней одежде, в которой его отправили из Лукьяновской тюрьмы, спать на голых досках вагонного пола было верной смертью. Урицкий не выполнил приказа Колуна и заявил, что будет спать сидя на краю средних нар. То, что какой-то «очкарик» осмелился подать голос и ослушаться настоящего уголовника, вначале вызвало удивление, а затем гогот всего уголовного населения вагона. Тыкая в «очкарика» пальцами, хохотали обитатели средних нар, подхихикивали верхние, подхалимски ржали нижние жильцы.
Вот когда Моисей понял, что настало время воспользоваться своими книжными знаниями. Став посредине вагона, он поправил очки и обрушил на уголовников целую тираду на прекрасном международном воровском жаргоне, почерпнутом из книги Гросса.
Гогот прекратился. Уголовники слушали «речь» этого поразительного человека, как арию из любимой опери, исполняемую знаменитым певцом. Когда Урицкий умолк, Колун, прищурившись, спросил:
— Ты откуда же такой грамотный?
— Из Печорской крепости, — нашелся Моисей и снова уселся на средней полке.
Во время одной из длительных стоянок в вагон принесли вместо кипятка чуть теплую воду. Урицкий потребовал положенный кипяток. Солдат стал ругаться, и Урицкий вытолкал его из вагона. Вскоре явился офицер.
— Кто здесь бунтует? — спросил он, поигрывая пистолетом.
— Не бунтует, а требует положенного, — отметил Урицкий, спокойно глядя на конвойного офицера.
Для офицера была неожиданна встреча в среде уголовников с интеллигентным человеком, а возможно, он понял, что этот уверенный в себе, крепко стоящий иа ногах человек будет настаивать на своем, еще, чего доброго, обратится к начальству. Он, злобно хлопнув дверью, покинул вагон. Через несколько минут вагон наслаждался кипятком.
— Ну что ты там сидишь? — позвал Моисея Колун. — Давай ложись, — указал он на свободное место на средних нарах. И в дальнейшем, за весь путь никаких выпадов уголовники уже себе не позволяли.
В Москву приехали ночью.
Урицкого усадили в тюремную карету вместе с несколькими уголовниками, среди которых оказался и староста вагона. Карета катилась в Бутырскую тюрьму по замерзшим московским улицам. Шел мелкий, колючий снег, проникавший в карету, и Моисей, одетый по-летнему, чувствовал, что холод пробирается до самого сердца.
— На-ка одень, — старый уголовник набросил на плечи Моисея свою куртку, — подохнуть еще в Сибири успеешь.
Казалось бы, невелико одолжение: на уголовнике оставалось еще две, но его человечное движение тронуло Моисея. Часто под наружной заскорузлостью теплится что-то хорошее, его только нужно суметь увидеть. И кто знает, что заставило этого человека стать профессиональным преступником? Этого везут в тюрьму, а тот с винтовкой в руках везет.
— Спит Москва, — обратился Урицкий к конвойному солдату. Тот ничего не ответил и лишь испуганно оглянулся на конвойного офицера.
«Да, Москва спит так же, как погружен в сон и этот солдат, — думал Моисей. — И не поймешь, враждебно, дружественно или безразлично относится он к политическим арестантам. Массы пока инертны и равнодушны. Нужно усиленно работать, чтобы их раскачать. Это работа не одного дня, а, может быть, жизни целого поколения, но прекратить ее, отказаться от нее нельзя ни под каким видом…»
Карета въехала во двор Бутырской тюрьмы. Тюрьма всех встречает гостеприимно, всем открывает широко свои двери, но выходит из нее только торная тропа в Сибирь, на каторгу, на поселение.
Моисея Урицкого поместили в Часовую башню, а уголовников повели в тюремные корпуса.
Урицкий вдруг почувствовал, что какое-то время ему будет не хватать и грубой заботы старосты вагона, и немного насмешливого, но в то же время чуткого отношение к себе остальных. Причина почти всех преступлений уголовного люда тоже кроется в неустроенности людей, в порочности общества богатых и бедных. Сколько разных людей прошло через эту пересыльную Бутырскую тюрьму — и уголовных и политических. Вон в той башне, на противоположной стороне тюрьмы, томился до своего последнего дня уральский казак Емельян Пугачев, она теперь так и называется — Пугачевской. Так, с «легкой» руки Екатерины II, это название и сохранилось как память о народном вожде.
Когда Урицкого ввели в большую круглую камеру на верхнем этаже Часовой башни, он в изумлении остановился: вся комната была заполнена молодежью в студенческой форме. Узнав, что к ним помещают политического заключенного из Киева, они приветливо встретили Урицкого.
В Бутырской тюрьме Урицкий узнал подробности демонстрации студентов в Киеве 2 февраля 1902 года.
Студенты его родного университета в 12 часов дня вышли на улицу. К ним присоединились рабочие некоторых киевских заводов, железнодорожных мастерских. Двинулись на Крещатик. Студенты несли красные флаги и лозунги «Долой самодержавие!». На разгон демонстрации были направлены войска и полиция. Многие студенты, участники демонстрации, были арестованы.