Светка – астральное тело

Шергова Галина

– А я их видела. Ну, почти их.

– Как это? – хором изумились мы.

– Вот и видела. На конях ехали. Оба в рясах таких черных. Шереметьев и Швачкин.

– В бурках, – поправил Левка.

Светкино видение рисовалось, примерно так: по улице поверженного Берлина движутся советские танки, ликующе давя гусеницами гитлеровские штандарты. Возглавляют же колонну победителей два всадника на вороных конях, играющих под лучами майского солнца потным глянцем крупов, Шереметьев и Швачкин. И тут из развалин выходит немецкий генерал. Нахождение в руинах никоим образом на отразилось на безупречной отутюженности генеральского мундира («Прямо будто

не из подвала, а из кино»). Генерал несет лист бумаги (по всей вероятности, акт о капитуляции) и протягивает его Швачкину. Тут откуда ни возьмись – Марго. Молодая, красивая. С криком: «Я сама», вырывает у генерала белый лист. Однако Федор Иванович лишь морщится брезгливо:

– Не в вашей компетенции! – рассказывая, Светка так и сказала: «компетенции».

Больше о том, как со Светкой «случалось» мне уже слышать никогда не довелось.

В общем и целом, документалка могла сложиться. Судьбы почти всех героев были в наличии. Я даже, как сказал, поймал себя на том, что думаю о ней больше, чем о собственной экранизации моей повести. Не хотелось мне браться за эту работу. Казалось бы, почему же? Писание сценариев было таким же моим делом, как и проза. Да и давно уже я рвался к экрану. Правда, последние годы – безуспешно.

А тут все складывается в лучшем виде. А тут и герои родные, и сам себе хозяин-барин. А тут еще и режиссер – Сам. Денис Доронин. Сам. А тут – не хочется, хоть тресни. Может сказать им: «Продаю права на экранизацию, и гуляйте». И кино будет, и деньги при мне.

Работать мне хотелось. Точнее, захотелось впервые после Лилиной гибели. Все эти писания заявок и распихивание по фильмопроизводящим фирмам диктовались не тягой к столу, а простейшей финансовой необходимостью выживания. Теперь захотелось работать. Только не со «Светкой». Мне, скажем, хотелось написать повесть о Шварцах. Этакую семейную хронику. Смешную и трагическую. Мне хотелось взяться за рассказ о Былинском, классике, отторгнутом временем, о его жизни один день в году.

Не брался ни за то, ни за другое, ни за третье. Может, дело то было простое, боялся, что за годы простоя порастерял слова. Ну, я никогда не считал свои сочинения вершиной русской словесности. Но элементами ремесла, как мне казалось, орудовать умел с душевной радостью. Смогу ли теперь?..

Сочинения о Шварцах и Былинском, в случае неуспеха можно будет сунуть в стол. А «Светку» – то предъявить надо. Хотя и Шварц и Былинский уже мерцали в подкорке. Духоподъемно.

Короче, чувствовал себя Шереметьевым периода написания «снегопад – прототип небытия».

Взяться за перо (в моем случае это не было литературным оборотом, всю жизнь рукописи мои и были рукописны. Даже на машинке не печатал. Слов иначе не чувствовал) мешал железный клин, вбитый в сердце. С того дня, как умерла Лиля, мне не удалось ни разу его извлечь оттуда. Ни днем, ни ночью. Ни в одиночестве, ни в веселых, вроде бы, беседах. Торчал и торчал.

И все-таки отрадно, что писать захотелось. О Былинском, о Шварцах.

«Красный маршал Ворошилов, погляди на казачьи богатырские полки»…

Занятно. Ныне вся пресса полна рассказов о советском расказачивании. А прислушаться, к эху довоенных песен, так выходит – в деле обороноспособности Отечества на казаков основная надежда и возлагалась.

«Встань, казачка молодая, у плетня. Проводи меня до солнышка в поход». «Подари мне, сокол, на прощанье саблю. Вместе с острой саблей – пику подари».

Многомиллионный хор песенных призывов. Взывали и млад и стар.

Конечно, если вдуматься, партия не зря нацеливала на бдительность. И чистка рядов от врагов свои резоны имела. Вражьи настроения общество точили. Иначе откуда бы взяться пагубному совету разоружения грядущих воинов. Подари мне саблю, да еще и пику. И иди на врага с голыми руками. Но, как всегда у них бывало, истинного лазутчика в авторе «текста слов» не усмотрели. А он-то даже серьезной аргументации для своей пораженческой пропаганды придумать не умудрился. Зачем дарить? Вот, мол, зачем. «Я на кончик пики повяжу платочек, на твои, на синие, погляжу глаза. Как взмахнет платочек, я всплакну чуточек, по дареной сабле побежит слеза».

Но разве неоправданное декорирование пики каким-то платочком – повод для сдачи оружия? Даже посредством любимой девушки? А может, как раз таким образом из подобных молодых казачек враг и сколачивал «пятую колонку»?

А ведь не просекли органы, прохлопали…

Но это – так, забавы разума. Не про это же писать. А, может, и про это тоже. Никогда не знаешь, что пойдет в дело.

Сумятица в душе и нелепица.

А тут еще этот хренов следователь по Лилиному убийству. На некоторое время угомонился, но вчера позвонил снова. И каким-то другим голосом, вроде даже ласково: «Вы, Алексей Алексеевич, не беспокойтесь, мы работаем», – как бы отчитывался передо мной. С чего бы? Ведь сам знает, что ничего-то они не наработают.

Причина заботливости обнаружилась тут же:

– Нам Денис Андреевич звонил. Беспокоится за вас. Вникает.

Доронинское вникание могло быть, конечно, чисто профессиональным: уточнял детали сюжета. Но, все равно, трогательно. Трогательно, да не нужно, не нужно. Веяло от этих хлопот ненавистным мне духом нынешней детективной беллетристики. От которой меня воротило.

И ведь – смех сказать! – в былые времена, времена советского книгопечатанья я сам отлавливал заветные сборники «Зарубежного детектива». Их обожал. Наши-то больше насчет майора Пронина повествовали, убогие.

Нет, нет, Денис Андреевич, не извольте беспокоиться.

Самое же странное, даже противоестественное заключалось в том, что я не испытывал обычного в этих случаях стремления: отыскать убийцу, задушить собственными руками… Поймаю, задушу. Не в этом главное. Главное – Лили нет.

Но надо же! – они нашли Лилиных убийц. Примерно недели через две после Доронинского вмешательства в процесс. Какие-то два отморозка – недоноска. Ко всему еще и малолетки. Специализировались на отнятии дамских сумок. Если жертва сопротивлялась, били. Может, и убивали. Многие потерпевшие дамочки опознали грабителей. Следователь предложил мне взглянуть на них. Я отказался. Какая разница – такая морда, сякая. Все они порождение времен и нравов. Как указывал Цицерон. Совместно с Дорониным. Все – экспонаты кунсткамеры эпохи развитого кретинизма.

Но, опять-таки бредовина какая-то. Пока шли поиски, связь моя с Лилей была наполненней, вещественней что ли. А теперь – пустота. Почти зримая неутолимость потери.

Так живу уже более полугода. Дела делаю, планы обсуждаю, над байками хихикаю. Даже примеряю: это мол, болтовня застольная, а это, хоть на вид анекдот-анекдотом, а просится в записную книжку. Может, обернется страницей-другой в некоем грядущем сочинении. Даже какую-то плотоядную склонность к веселым занятностям ощутил.

А то вдруг – бац и в пропасть.