Светлое время ночи

Зорич Александр

«Вот видите», – одними губами сказал Лагха барону Шоше.

– Назовите свое имя! – Зверда вскочила на ноги. Больше всего на свете баронесса ненавидела, когда ее слова пропускают мимо ушей. – В противном случае я снесу вашему болвану голову и вы не сможете сказать то, ради чего тратите сейчас свои таланты!

Если бы сознание Лида было включено в этот разговор, военный советник имел бы все основания обделаться от страха. Потому что баронесса не шутила: она действительно была готова пустить в ход меч. Вместо этого Лид легкомысленно улыбнулся:

– Но ведь тогда вы не узнаете,

кто я, и зачем ищу разговора с вами. А разговор этот для вас важен, очень важен.

Эгин вмешался:

– Да имейте же совесть, кто бы вы ни были! Баронесса сейчас и впрямь отрубит бедолаге голову, как вы не понимаете!? Какое отношение он, наемный харренский солдат, имеет к вашим фальмским дрязгам!? Тем более сейчас, когда его воля не владеет его же собственным телом!

При этом щека разболелась так, что Эгин поклялся воздержаться в ближайшие дни от подобных тирад.

– Вы, Эгин, честный человек. Ради вас – так и быть, представлюсь. Барон Вэль-Вира велиа Гинсавер. Сейчас, временно – в изгнании.

Каждый поприветствовал Вэль-Виру в собственной манере:

– Здравствуйте, барон.

– А, это вы. Я так и думал.

– В свою очередь, имею честь представиться. Лагха Коалара, гнорр Свода Равновесия.

И только Эгин промолчал, глубоко и церемонно поклонившись.

– И вы тоже гнорр? – глаза Лида, следуя воле Вэль-Виры, равнодушно изучили Лагху. – Ну будь по-вашему. В любом случае, это не имеет прямого отношения к цели моего визита.

И, не делая паузы, Вэль-Вира затараторил на языке гэвенгов. В глотке Лида, не привыкшей артикулировать подобные запредельные звуки, клокотало и сипело.

Лагху так не обижали уже давно. Возможно, со времен ученичества у Ибалара. Да чтобы он когда-нибудь назвал свое настоящее имя и главенствующее место в иерархии Свода Равновесия и при этом его собеседник не воскликнул «Неужели тот самый!?»

– Ну вот что, Эгин, – вполголоса сказал помрачневший Лагха. – Мы чужие на этом пиршестве высшего духа. Пойдемте-ка прогуляемся.

Зверда бросила на них умоляющий, извиняющийся взгляд. Но Лагха был непреклонен. Не смея противиться своему другу – о да, пожалуй после всего пережитого Эгин имел смелость надеяться, что они с Лагхой стали друзьями, – вслед за ним удалился и отставной аррум с разорванной щекой.

ГЛАВА 20. О ТОМ, КАК УЛЕТЕЛА КРЫША

«Человеку в его плотской оболочке не дано летать, как птица. Но он может плавать в воздухе, как рыба.»

Милас Геттианикт

1

– То-то и оно, Эгин, что где бы я ни был, в какой бы оболочке не обреталось семя моей души, я остаюсь гнорром Свода Равновесия. И дело здесь не в Уложениях Свода, которые предписывают гнорру именно такой образ мыслей. Просто со временем ты начинаешь понимать, что твои люди – это твои люди. А чужие – всегда чужие. А для Шоши варанцы – просто банда негодяев, выгодная в одних условиях и невыгодная в других.

– В то время как для вас Свод – отнюдь не банда негодяев.

– Вы иронизируете? Это на вас не похоже.

– Сегодня мы истребили не менее трех сотен варанцев…

Эгин перевел дух – очень болела щека. Сплюнул сгусток кровавой слюны. И закончил:

– …Я не могу смириться с тем, что убил три сотни славных граждан. Значит – негодяев.

– Либо вы шутите, либо лицемерны, как зеркало. В действительности, мы спасали наши задницы. Это была самооборона – не более и не менее.

– Все равно мерзко.

– А, как я мог забыть! Вы же два года провели на Медовом Берегу! Без аррумского жетона, без оружия, без печали.

– Я и сам уже забыл.

– Эгин, позволю себе напомнить, что наше учреждение было названо Сводом Равновесия не ради красного словца. И хотя со временем Свод разросся и стал заодно внушительной военной силой, основной принцип сохранился: мы блюдем равновесие в мире Солнца Предвечного. В высшем смысле, если угодно. А первейшая угроза равновесию – сосредоточение критической силы в одних руках.

– Это букварь для рекрута. Салонная философия.

– Тогда покончим с букварем и скажем прямо: если бы меня сегодня убили, миру людей пришел бы конец. Когда мы спасали наши задницы, мы спасали равновесие. Можете считать, что меня обуревает мания величия.

– На то похоже, – Эгин не видел причин для демонстративной вежливости.

– В действительности, в случае моей гибели на Фальме есть только две вероятных ветви развития событий. Ветвь первая: Лараф гибнет, Свод ослабевает безнадежно, Варан полностью поглощается Аютом…

– Ают к этому не стремится, поверьте.

– Аюту не нужно ни к чему стремиться. Поползновения государств не связаны с волей отдельных человеческих существ, это говорю вам я, Отраженный. Но дайте мне закончить. Затем к Аюту присоединятся смеги – это безусловно. И тогда – конец равновесию. А когда заканчивается равновесие, в игру на стороне сильнейшего всегда вступают Многоименные. И – выигрывают! Вторая ветвь развития событий несколько иная. Лараф не гибнет. Вместе со своей черной книгой – а это очень черная книга, уверяю вас – он становится все сильнее. Точнее, если его уподобить мечу, а книгу назвать точильным камнем, Лараф будет становиться все острее. Со временем он разорвет ткань бытия. Лараф и его книга уничтожат гэвенгов Фальма, пусть им и потребуются годы. Эти годы будут похожи на ледяной огонь. На темное время ночи, как говорят гэвенги. А потом на выжженный ледяным огнем Фальм придут те, в чьих руках и книга, и Лараф.

– Кто они?

– Я не знаю. Я знаю лишь, что если вдруг меня убьют – мне не быть больше гнорром. Не быть мне настоящим гнорром и в том случае, если Ларафа разорвут в клочья сергамены Вэль-Виры. Поэтому, поборовшись за мою жизнь, мы должны будем еще и позаботиться о возвращении моего эрхагноррата. Верите ли, Эгин, если бы у меня были три Овель – я бы всех отдал вам, настолько высоко ценю вашу помощь.

– Я верю, мой гнорр.

К сожалению, щека по-прежнему зудела. Всякий раз когда Эгин заговаривал, зуд перерастал в резкую боль. Поэтому он был вынужденно немногословен, хотя разговор с гнорром и доставлял ему определенное удовольствие.