Светлый импульс
Шрифт:
Проснувшись в день своего восемнадцатилетия, я потягиваюсь и несколько минут кряду жду прихода Ирмы, но она так и не появляется. За последние четыре года она сильно сдала, и уже не проявляет той щенячьей активности, как раньше, несмотря на все применяемые биодобавки, витамины и лекарства.
Встаю с кровати, протираю глаза одной рукой, а другой поддерживаю пижамные штаны, чтобы не свалились и не явили миру мою тощую задницу. Подхожу к роботизированному хомячку, рассеянно гляжу на то, как он носится по извилистому стеклянному лабиринту. Вот хомяк за это время совсем не изменился. Ну а с другой стороны, что ему сделается? Он же не настоящий. Если присмотреться, видно, как крутятся
«Жизнь продолжается», – говорит отец, пытаясь убедить меня отпраздновать день рождения, – «мама хотела видеть тебя счастливым, и уж точно не была бы против гостей и вечеринки».
Но есть одна «незначительная» деталь, меняющая всю картину – никакой вечеринки я не хочу.
У меня уже давно не было моих мучительных «приступов горя», как я их назвал, и мне не хотелось бы снова отдавать им свою душу на растерзание. А ведь они могут прийти, ведь сегодня – тот самый день, когда моя жизнь изменилась навсегда, и от этого факта не убежать.
Да и приглашать в гости мне, по сути, некого. Карина, моя подруга, с которой я ранее иногда общался, нашла себе молодого человека, и предпочитает быть в его компании. Одноклассники обычно даже не смотрят в мою сторону, лишь иногда устраивая мелкие подлянки, и точно не годятся на звание моих гостей. Люди, с которыми я общаюсь по планшетке, понятия не имеют, кто я такой и где живу.
Захожу в комнату гигиены, залезаю в турбо-душ. В течение десяти секунд упругие струи горячей воды обливают меня со всех сторон, затем подаётся мыльная пена. Несколько крутящихся мочалок вскользь поглаживают меня по спине. Маме не нравилось это изобретение, и она часто с ностальгией вспоминала глубокую эмалированную ванну, которая была у них с отцом в земной квартире, и о джакузи, которая была в Оклусе у её семьи. На Диске строго ограничены водные ресурсы, и на каждую семью выделяют лишь пятьдесят литров в месяц. Но этого вполне достаточно: ведь после использования вода возвращается в ёмкость, где тщательнейшим образом фильтруется и используется вновь.
Я так и не открыл ту самую коробку, которую мама оставила в коридоре перед тем, как исчезнуть из моей жизни навсегда. Я знаю, что в ней находится мой подарок – последний подарок от неё, но мне не хватает сил заглянуть внутрь. И отцу я этого делать не разрешаю. Он надеется, что сегодня я всё-таки решусь сделать это. Но, выйдя из гигиенической комнаты, я лишь поглаживаю шершавую матовую бумагу, любуюсь на эмалированную табличку с поздравлениями. И снова, в который раз говорю себе: «Нет. Не сегодня».
Высыпаю в миску Ирмы её любимый корм, и слышу, как она цокает коготками по полу, преодолевая расстояние до кухни. Глажу собаку по загривку одной рукой, а другой заталкиваю в рот половинку персика. Если в этот момент меня видит папа, то наверняка поставит в своём ежедневнике отметку о необходимости почистить организм, и мой, и Ирмы.
Итак, все традиционные утренние манипуляции совершены, и мне остаётся лишь одеться, подхватить планшетку, и выйти, наконец, в школу.
…Совсем скоро на моём предплечье окажется метка, которая будет означать, что я окончил среднее учебное заведение – и я мог бы гордиться этим фактом, если бы не одна «несущественная» деталь. Учусь я плохо. Любой человек, который поднесёт к моей метке сканирующее устройство, узнает, что по большей части мои баллы колеблются на уровне «ниже среднего». Последние два года у меня вполне официальное оправдание – а именно «эмоциональный шок в связи с несвоевременной потерей одного из родителей». Но проблемы с учёбой преследовали меня и до маминой смерти, поэтому, по сути, для моих низких результатов нет никаких причин, кроме лени и отсутствия мотивации. Ну, может ещё хронической депрессии из-за отношения сверстников.
Или, как вариант, я просто туповат от природы. Хотя это странно, с такой-то наследственностью.
***
Наверное, во всех мирах подростки слоны к глупостям, агрессии, экспериментам. Они всегда хотят проверить границы допустимого, всегда считают себя невероятно везучими, достойными всего самого лучшего, и главное, бессмертными. Об этом я думаю, когда смотрю на группу одноклассников, собравшихся на крыше пляжного магазинчика. Сначала они просто стоят на краю, курят, орут вниз всякие непотребства, а затем шутки ради, самый рисковый из них, подговаривает остальных раскачать его и скинуть далеко в сторону, чтобы как раз долететь до кромки воды. Моя интуиция громко пищит, что это очень плохая идея – глубина озера неравномерная, Магистры при его создании пытались учесть естественный рельеф, который свойственен Земной природе. Когда они сообразили, что естественность не всегда удобна и логически обоснованна, было поздно. До исправлений в проекте озера дело пока не дошло, хотя разговоры об этом идут уже не первый год.
Рядом никого нет, все взрослые сегодня заняты подготовкой к празднику. Магазинчик этот уже давно закрыт – как-то не пошла торговля сладостями на жарком пляже. Даже если я выберусь из своего укрытия, пробегу пару километров до оживлённого парка и попытаюсь позвать кого-то из охраны, то вернусь лишь тогда, когда парня уже скинут в воду, и его переломанный труп будут обгладывать специально заселенные в пруд каракатицы, как раз предназначенные для очистки воды от органических отходов.
Я знаю, что один только мой вид отвлечёт их, поэтому выбираюсь из кустов, где валялся с планшеткой. Наверное, спустя минуту я раз пожалею о своём решении, но всё же не могу поступить иначе. Я на своей шкуре знаю, как иногда меняют судьбы простые несчастные случаи, неловкие стечения обстоятельств.
– Кто это здесь? – их гогот сразу же оправдывает мои ожидания, – неужели сюда посмело явиться такое жалкое шармито?
Я кусаю щёки изнутри и морщусь. Шармито – жалкое существо, недостойное существования, не способное производить хоть сколько-нибудь осознанные действия и не приносящее никакой пользы. Но, правда в том, что никто из них ничего полезного тоже не сделал. Они такие же, как я, но смеют отрицать это, искренне считая, что возвышаются надо мной не только десятиметровой высотой здания, но и интеллектом, красотой и везением.
Я молчу и лишь нервно приподнимаю плечи и передёргиваюсь. Как обычно, я мысленно уговариваю себя «быть умнее» и не реагировать. Но умным себя почему-то не чувствую.
– Он что, следил за нами? Вот же мерзость! – кричит кто-то из них, так громко, что голос разносится по всему пляжу.
– Он вообще умеет говорить? – зло интересуется у друзей Исанни, блондин из параллельной группы.
– Вчера его вызывали с докладом, он пытался что-то промямлить, тихо и неразборчиво, я ничего не поняла, – звонко объясняет единственная в их компании девушка, и по совместительству бывшая моя подруга.
В младших классах мы с ней сидели рядом, всегда выбирали друг друга в пару во время лабораторных работ, проводили вместе время, играли у меня дома в компьютерной симуляции, ну и всё такое прочее. Однако сейчас, когда мы стали взрослее, она отдалилась от меня, и ведёт себя уже не как близкая подруга, а как хорошая знакомая. Но здесь я не удивлён. Разумеется, ей интереснее с другими ребятами. Ей уже не хочется носиться со мной по парку, собирая в банку жуков и пестуя амбициозную мечту по постройке жучиной фермы. Ей хочется общаться, ходить на свидания, в театр и кино, устраивать вечеринки. А я – существо асоциальное, и со мной неинтересно, трудно и бесперспективно. По сути, мне до сих пор интересно мотаться по парку, правда, уже не ради собирания жуков, а ради простого молчаливого созерцания.