Светские манеры
Шрифт:
Однако сегодня вечером после того, как в третьем акте Фауст соблазнил Маргариту, мы все в унисон вскидываем лорнеты. В партере, через проход, шурша платьем из золотой парчи с отделкой из серебристого тюля, появляется Альва Смит. Ой, простите. Альва Вандербильт. Новоявленную миссис Вандербильт сопровождает супруг – красавец-мужчина. Ее голову с ярко-рыжими волосами венчает тиара, шею обвивает жемчужное ожерелье, которое, по слухам, некогда принадлежало самой Екатерине Великой. Корсаж переливается бриллиантами, в ушах сверкают бриллиантовые серьги, руки поверх тонких перчаток украшают с полдесятка браслетов. Если бы возможно было нарядиться в оперу слишком пышно, это был бы тот самый случай.
Для многих спектакль – более интересное
И лишь гораздо позже, когда луна, выскользнув из-за облаков, насылает предрассветные тени в окна наших спален, выходящие на Пятую авеню, мы сознаем, что произошел некий неуловимый сдвиг. Предвестник перемен. Просто нам пока неведомо, что это могут быть за перемены.
Светские сезоны
1876–1878 гг.
Глава 1
Каролина обдумывала полученное известие, хотя, в общем-то, все было предельно ясно. Уже ныла голова. Боль начиналась за левым глазом и, крепчая, распространялась к груди. Точнее, к сердцу. Она снова взглянула на строчки, написанные рукой Августы: твоего мужа видели с… Вероятно, ее золовка считала, что поступает по-христиански. В сущности, для Каролины это не должно было стать сюрпризом. Да она и не удивилась. Муж Каролины делал, что хотел и с кем хотел, а она молчала, мирилась, терпела. А что еще ей оставалось? Каролина разорвала письмо на две части, потом на четыре, потом на восемь, и продолжала его рвать и рвать, пока не превратила неверность Уильяма в конфетти.
Выбросив клочки изодранной бумаги, она прошла из спальни на террасу, с которой открывался вид на скалы и Атлантику. Ее обволакивало тепло, поднимавшееся от нагретого солнцем мрамора. Пальцами касаясь балюстрады, она стояла и смотрела на океан. К берегу неслись огромные волны. Они разбивались о скалы, и шлейф морской пены, в который они превращались, снова поглощал прибой. Начинался прилив. Волны бежали быстрее, набирая мощь, и Каролина чувствовала, как в ней тоже зреет душевный подъем. Еще не так давно она была раздавлена изменами Уильяма, мучилась от жалости к себе, по нескольку дней не вставала с постели. Однако вот она, по-прежнему на ногах, не сломлена. Да, голова болит, сердце колет, но она не теряет присутствия духа. Это она уже проходила. Никуда он от нее не денется.
Мудрость – единственное преимущество надвигающейся старости, компенсация за мелкие морщинки вокруг глаз и губ. Подобно волне, что растет, достигает предельной высоты и обрушается, Каролина Астор в свои сорок шесть лет находилась на пике зрелости. Все минувшие годы она не щадила себя и теперь наконец пребывала на гребне успеха. Долго ли ей удастся сохранять свое могущество? Трудно сказать. Она не хотела думать ни об этом, ни о том, что ее ждет, когда жизненные силы иссякнут и она утратит свою значимость. А это было неизбежно. Рано или поздно так случалось со всеми. Казалось бы, старшее поколение д'oлжно почитать, перенимать у него знания и опыт, а стариков вместо этого задвигали в угол, где они доживали свой век, позабытые и невидимые для тех, кому пришло время занять их место. Но пока, разумеется, Каролина находилась на вершине славы. Она давно избавилась от неверия в собственные силы, не стыдилась своего положения. Жалела только о том, что нельзя остановить время, навсегда закрепить за собой статус непререкаемого авторитета.
Да, Уильям слыл волокитой,
Уильям Бэкхаус Астор-младший уже лысел, но все еще оставался видным мужчиной. У него были большие карие глаза и пушистые усы в форме подковы, привлекавшие внимание к ямочке на его подбородке. Каролина, унаследовавшая от деда массивный подбородок и округлый нос, не обманывалась насчет своей внешности: красотой она не блистала. Однако те светские дамы, что перемывали ей косточки, пребывали в неведении относительно главного: сколько бы женщин ни возбуждали интерес ее мужа, со сколькими бы он ни вступал в любовную связь, Уильям всегда возвращался к жене. Всякий раз. Неизменно.
Она услышала шаги и, обернувшись, увидела в своей спальне Эмили. Вид у той был сконфуженный и даже оробевший. Буквально минуту назад странный шум в коридоре вывел Каролину из раздумий и заставил забыть про головную боль и причины, которые ее вызвали.
– В чем дело? Что случилось?
– Ничего, – ответила Эмили. Ее рука сама собой взметнулась к ожерелью на шее, пальцы ощупывали каждый хризолит, каждый изумруд. Зная Эмили, Каролина сразу поняла, что дочь мысленно пересчитывает драгоценные камни. У кого-то весь мир укладывался в слова или краски, может быть, в звуки музыки. Эмили воспринимала окружающее через числа. Например, глядя на колесо, считала спицы. Любой букет в ее сознании разделялся на количество цветов, а порой – и лепестков. Незадолго до того, как ей исполнилось два года, она научилась считать до пяти, поднимая по одному пальцу. Цифры никогда не лгали, никогда не менялись. Их безусловность вселяла в нее уверенность. – Мне нужно поговорить с тобой о предстоящем приеме. – Словно призывая на помощь все свое мужество, Эмили сделала глубокий вдох, отчего плечи ее приподнялись. – Мне бы очень хотелось, чтобы мистер Джеймс Ван Ален тоже получил на него приглашение.
– Понятно. – Головная боль вернулась. Каролина остановилась перед застекленным шкафчиком с антикварными вещицами и, обдумывая ответ, принялась переставлять коллекционные бронзовые фигурки. Эмили, самой старшей из ее детей, было двадцать два года, и Каролине не терпелось выдать ее замуж, но только, разумеется, не за Джеймса Ван Алена.
– Я хотела бы его пригласить, – настаивала Эмили.
– Что ж. – Каролина поставила на полку одну из статуэток. Она опасалась, что отклонив просьбу дочери, она тем самым лишь подтолкнет Эмили в объятия Ван Алена. – Пожалуй, мы могли бы принять еще одного гостя.
– И…
– И?
– Я… мне бы хотелось, чтобы господину Ван Алену отвели место за нашим столом. – Эмили кивнула, словно подбадривая себя: «Ну вот, сказала-таки», и снова затеребила свое ожерелье.
Каролина рассмеялась, хотя ей вовсе не было смешно.
– О, боюсь, это абсолютно неприемлемо. Посадив мистера Ван Алена за один стол с нами, мы введем общество в заблуждение. Все решат, что твое сердце занято.
– Но оно занято, мама. Занято.
– Только бабушке этого не говори, прошу тебя. Ее удар хватит. – У самой Каролины тоже сдавило сердце. Джеймс Ван Ален был для Эмили совершенно неподходящей партией, так же, как в пору юности самой Каролины для нее оказался неподходящей партией Хорас Уэллсби. Мать Каролины запретила ей встречаться с ним, и разговор на том был окончен. Каролина не выразила протеста, не потребовала объяснений. Пойти против воли матери было сродни преступлению. Но Эмили не была столь покорна. Каролина вполне допускала, что та начнет украдкой бегать на свидания к Ван Алену и тайком писать ему любовные письма. Она не хотела ставить дочь в такое положение, когда Эмили будет вынуждена лгать. В принципе, было бы лучше, если бы Эмили вовсе не увлекалась Ван Аленом.