Шрифт:
Инспектор гидротехнических работ инженер Иван Николаевич Переверзев пробыл у нас четыре дня. Он сам исследовал все ложе будущего степного водоема; мы вырыли для него добавочно двадцать разведочных шурфов, и Переверзев установил, что водоупорные глины малонадежны и расчленены супесочными огрехами. Особенно опечалила Переверзева слабость природных грунтов вблизи плотины; он предвидел возможность фильтрации воды под тело плотины, ниже заложения ее замка; инженер понимал, что, когда на грунт будет нагружен тяжкий вес
Нашему прорабу была поставлена задача: ему приказали усилить грунты в ложе пруда, чтобы предупредить поглощение вод сухими песками. Для того нужно было обнажить всюду размытые породы, а затем заделать эти места пластами уплотненной глины.
Прораб сказал нам, что для усиления грунтов в ложе водоема надобно столько же сделать работы, сколько было сделано для постройки всего тела плотины, и даже немного больше.
– А нужно ли так? – спросил Зенин, пожилой землекоп. – И без того вода со степи почву моет. Она наносов натащит, всю слабость в земле покроет, а потом еще земля заилится и сквозь нее много не просочится... Я природу знаю!
– Мало ли что! Прежде так и работали, – сказал прораб. – Я сам так работал. А Иван Николаевич говорит: «Нет, нам нужно, чтобы с первого лета пруд был полон, нам каждая капля дорога, а под плотину чтоб и слеза не прошла». А у меня всех мастеров осталось вы да каменщики. Ну, каменщикам на водосливе дела хватит, а уж вашей бригаде придется постараться. Либо людей надо добавить...
– Старания тут мало, – сказал бригадир землекопов Бурлаков. – На эту работу надо сто человек поставить, а нас восьмеро...
Бурлаков задумался; он думал, что невозможно сделать такую работу в восемь рук, и понимал, что нужно ее сделать. Но его уже тянуло к семейству, он обещал жене вернуться к уборке урожая, а теперь, выходит, он будет дома лишь по первому снегу.
Он поглядел на своих людей: они сделали много за лето, и они утомились, ныне же требуется от них столько работы, что прежний их труд является лишь малым делом.
– Тяжело будет, – сказал он. – Ну, а раз начнем, то и закончим.
– А вдруг да не справитесь и не закончите под снег? – встревоженно сказал прораб. – Лучше я затребую тогда добавочную силу через район...
– Кого потребуешь? Землекопов? – спросил Зенин. – Откуда вам их дадут, из какой области-губернии? Везде же работа идет... Чего зря говорить!
– Ну, а чего делать?
– Как чего? Работать будем! – ответил Бурлаков прорабу.
– А рук же мало, как тут быть?..
Здесь объявился молчавший Альвин.
– Так и быть, чтобы лучше было, – сказал он. – Работа большая, а мы ее начнем делать – и сами из маленьких большими станем.
Прораб недовольно поглядел на Альвина.
– Чего ты, Георгий? – обратился он к Альвину. – Ты знаешь, сколько кубометров придется на каждую душу?
– Это я понимаю, я сосчитал... Так мы же не без сознания станем работать... Мы не без смысла живем!..
– Без смысла не надо, помрешь, – сказал Сазонов, самый молодой в нашей бригаде. – Без смысла силы нету – чего сделаешь?..
Бурлаков разделил свою бригаду на группы по два человека и перед каждой группой поставил рабочую задачу. Альвин и Сазонов стали работать вместе. Они устроили себе в долине балки шалаш из тальника и стеблей полыни и поселились в нем, чтобы проживать ближе к работе: участок их работы находился далеко, километра за два от нашего общего жилища.
И вскоре, всего через неделю, в бригаде стало известно, что Альвин начал выполнять в сутки четыре нормы, вдвое больше, чем работал сам бригадир Бурлаков, и больше любого из нас. Мы приходили к Альвину смотреть, как он работает, и учиться у него, но он работал обыкновенно, как мы все умели, может быть, лишь немного скорее, и мы не могли понять его тайны. В работе у него было на лице постоянно доброе выражение, словно он хотел улыбнуться, и вся его худая фигура означала во время работы внимание к земле, будто он видел в ней образ милого ему человека.
На наши вопросы он отвечал правду, и мы сами понимали, что он говорит точно как есть и большего сказать ему нечего.
– Ты что же, трамбуешь достаточно? – спрашивал его сам Бурлаков. – Может, рыхло?
– Попробуй! – отвечал ему Альвин.
Бурлаков пробовал глиняный пласт лопатой.
– Нет, ничего, – говорил он. – Так хватит.
– Чудно! – высказывался старый Зенин. – Не верю!
Бурлаков серчал на Зенина:
– Чему ты не веришь? Я же сам обмеры делаю! Мне ты не веришь?..
Однако спустя еще немного времени Альвин стал работать три нормы, а затем вдруг всего две с половиной; напарник же его Семен Сазонов почти каждый день давал две с четвертью нормы. И так было три дня, а потом Альвин сразу сработал четыре с половиной нормы, и менее того Бурлаков у него не замерял. Мы все заинтересовались, отчего так было у Альвина, что ушла от него на время выработка, – заболел он или настроение у него переменилось на плохое. Бурлаков вначале молчал, будто скрывал что-то по своей скромности, потом улыбнулся нам, кто спрашивал его, сказал:
– Он на круг все три дня по пять норм выполнял! Сазонов Семен три дня не работал и в курене лежал – вода у него неважная, у малого живот болел, – а Альвин Егор показывал его работающим и его две с четвертью нормы сам делал.
Бурлаков вздохнул и отвел от нас глаза в землю, словно стыдясь чего-то – сам за себя или за всех нас.
– А кто им пищу готовит? – спросил Зенин. – У нас вот штатная кухарка, а они свою долю харчей сырьем взяли. Кто им там питание варит? Может, сверх штата кто приходит?