Свидание с Бонапартом
Шрифт:
– Что вы делаете? – едва слышно проговорила я, отстраняя его от себя, – вы всех разбудите… Ступайте к себе!…
Он опустился на колени. Я слышала, как он тяжело дышит, и поняла, что он невменяем, и приготовилась защищаться, ибо безумие безумием, а моя репутация в глазах моих друзей должна быть чистой и безукоризненной.
– Мой дядя, – совершенно отчетливо произнес Тимоша неподалеку, – при всей своей доброте большой фантазер. Эта выдумка с обедом – просто игра от беспомощности и отчаяния.
Мы с поручиком замерли, словно воры в засаде.
– Может быть, – сказал в ответ господин Мендер, – но это в дни войны создало ему нелестную репутацию. Он мог придумать что-нибудь более подходящее моменту…
Я оттолкнула поручика от себя, что стоило мне немалых усилий, и знаками показала, чтобы удалился. Я слышала, как он отправился к себе. Затем прозвучал голос Тимоши:
– Вам тоже не спится?
– Да, – сказал поручик, – ходил, изучал этот райский сад.
– Ну, если вы можете ходить по саду, – сказал Тимоша жестко, – то уж на коня сесть и подавно?
В этот момент что-то заскрежетало, дверь в оранжерею распахнулась, сразу напомнив, что этот сад не бесконечен, и в тусклом свете китайских фонариков перед нами предстал французский солдат с ружьем в одной руке и с корзинкой в другой.
– Есть здесь кто-нибудь? – спросил он хрипло.
Господин Мендер возник перед ним и сказал на французском, с трудом подбирая слова:
– Здесь я. Франц Мендер. Вы пришли за мной?
Солдат с удивлением оглядел его.
– Да на черта ты мне сдался! – сказал он добродушно. – Я пришел за сапогами. Видишь, от моих почти ничего не осталось, а победителю нельзя ходить босым.
– У меня нет сапог, – сказал господин Мендер.
– А на тебе что? – спросил солдат.
– Это мои сапоги, – сказал австриец.
– Ну вот и снимай, – ответил француз, – надеюсь, они мне подойдут. Как ты думаешь?
– Как вам не стыдно! – сказала я, выходя вперед. – Вы позорите армию! Вы грабитель!…
Он не удивился, увидев меня, лишь отмахнулся, протянул руку к сапогам и сказал:
– Стыдно, не стыдно. Что за слова? Разве я виноват, что мне обещали в Москве теплую квартиру, довольство и полный отдых! Вы местные жители, вам есть где взять, а мне?
– Могли бы и вовсе не приходить сюда! – заявил Тимоша.
– Ах, сколько вас тут! – сказал солдат спокойно. – Когда ты, дитя, получишь приказ, попробуй отвертеться… Я бы купил эти чертовы сапоги, – проворчал он, – да у меня нет ваших чертовых денег, а ваши чертовы лавки все разграблены…
Господин Мендер молча разулся. Солдат натянул оба сапога, притопнул.
– В самый раз, – сказал он. – Теперь другое дело. Он хлопнул гувернера по плечу и направился к дверям. Уже выходя, он сказал:
– Вы думаете, что сюда огонь не придет? Ошибаетесь. Поджигателей очень много, сколько их ни расстреливают, а пламя сильнее… – и ушел.
Босой господин Мендер стоял на зеленой травке. Рядом валялось два рваных французских сапога.
– Оказывается, – рассмеялся гувернер, – и в райские сады заходят грабители.
– Знаете, господин Мендер, – сказал поручик, – если бы я был вместо вас, я застрелил бы этого солдата.
– Это неблагородно, – насмешливо возразил Тимоша, – убивать человека, который зашел переобуться.
Милый мальчик, он начинал пикироваться с поручиком, я это замечала. Может быть, он стал невольным свидетелем ночной сцены в беседке? Тем не менее нужно было думать о завтрашнем дне. Я дождалась утра, закуталась в шаль и, так как найти дрожки было совершенно невозможно, отправилась пешком в наше прежнее жилье, чтобы раздобыть сапоги господину Мендеру и взять кое-что из необходимых вещей. Было солнечное утро, но дул резкий холодный ветер. Я вышла из дому и тотчас ощутила запах гари. Все тот же назойливый, липкий, отвратительный запах гибели стал моим спутником. Басманная была благополучна, но за ее пределами ужасающее зрелище открылось моему взору: Москва горела. Под солнечными лучами потрескивало белесое пламя, дымились черные развалины, и худая старая лошадь, обезумев, скакали по бульварам. Когда я выходила из дому, госпожа Вурс, напутствуя меня, просила дождаться солнца, так как на свету меньше опасности быть ограбленной.
Трудно передать, чего мне стоила эта прогулка среди сплошного огня и обломков. Жар опалял мое лицо, копоть покрывала одежду. Некого просить о помощи. Лишь к полудню добралась я до Поварской. Двигаться по ней было еще труднее, так как она узка и языки пламени с той и другой стороны сливались над моей головой в гудящую огненную крышу. Несколько раз силы изменяли мне, и я уже подумывала воротиться обратно, потому что напрасность моего предприятия с каждым шагом становилась очевиднее. Господь милосердный, какую непомерную тяжесть возложил ты на мои хрупкие плечи за такой коротки и срок! Так думала я, терзаясь сомнениями, теряя последнее мужество.
И вот, когда ноги мои уже отказывались держать меня, я, к великой радости, увидела наконец наш дом, целый и невредимый, хотя вокруг все уже было неузнаваемо. Я поняла, что мольба моя услышана, и, наверное, сознание этого помогло мне не упасть на мостовую. Я отворила двери и вошла. Ах, это было уже не прежнее, знакомое, благополучное наше жилье – все внутри было перевернуто, многочисленные французские офицеры населяли его. Наши слуги, оставшиеся здесь, прислуживали им и довольно сытно кормили из наших же запасов. Они-то и рассказали мне, что дом пытались ограбить пьяные солдаты, но офицеры, облюбовавшие его себе под жилье, прекратили разбой.
Офицеры были приятно поражены, увидев меня, и вовсе не придавали значения моему закопченному виду, были со мной любезны, хором уговаривали меня остаться и даже обещали свое покровительство. Но я решительно отказалась. Как ни пыталась я быть великодушной и снисходительной, как ни старались они расписать всевозможные прелести житья под их защитой, для меня они оставались вражескими офицерами. Кроме того, здравый смысл подсказывал мне, что и этот каменный дом не вечен в этом царстве огня. Слуги вручили мне конверт с письмом для Тимоши, каким-то чудом долетевший из деревни.