Свидание с Нефертити
Шрифт:
Все молчали, и, наверно, всем было грустно и приятно, но в то же время неловко — слишком непривычно, слишком красиво, чтобы это могло длиться долго.
Старуха гостья снова дремотно смежила веки, а ее сын-жених, выставив на груди бумажную розу, вздохнул льстиво:
— Да-а, талант.
И Лешка взвился:
— Заткни пасть! Лапоть!
— Лешенька! — качнулась к нему Алла.
— Чи-то он понимает? Навоз! Он должен молчать в тряпочку и не квакать!
— Я же говорил… — обиженно повернулся Миша к невесте.
— Чи-то ты
— Лешенька!
На воробьино-остром личике невесты — ни растерянности, ни испуга, лишь злоба.
— Ты ручалась за него. Ты же обещала, — выговаривала она смятенной Алле. — Нализался, скотина, а теперь хамит.
— Лешенька, пойдем, милый, отсюда.
— С-ска-атина? Счастье твое — я джентльмен… А ну ты, прилизанный! Ты! Женишок! Повтори, что сказала твоя невеста!.. А-а ма-ал-чишь, кусошник!
— Лешенька!
— Заткнись! Сам уйду!.. Но прежде пусть мне скажут — талант я или нет? Пусть скажут, кто понимает… Эй, ты! — Лешка неожиданно повернулся к Федору. — Ты-то чего? А? Молчишь, халява! Ведь по морде видел — нравится. Слова жалеешь? Твое слово — олово?
— Дерьмо ты, — сказал Федор. — Испортил песню.
— Повтори. Я, кажется, ослышался.
Федор поднялся:
— Иди. А то в шею вышибу.
И Лешка отрезвел, с интересом колюче заглянул в зрачки Федору:
— Эге! Праведничек.
— Ну-ка, побыстрей проваливай.
Федор был на полголовы выше Лешки, шире в плечах, сейчас нависал и хмуро смотрел в переносицу. И Лешка вздохнул:
— Полюбуйтесь, люди добрые… Неученый. Научим, пташечка. Ты еще не знаешь Лешку Лемеша. Его весь Арбат знает.
Алла тащила его за рукав к двери. У дверей он оглянулся:
— Мимо наших ворот не пройдешь, козявка.
Мать жениха, приоткрыв круглый глаз, с мудрым равнодушием проводила пьяного Лешку. Дверь захлопнулась, глаз закрылся.
А Миша, оправив галстук, лацканы пиджака, словно и на самом деле только что был в драке, обронил веско и с достоинством:
— Гнида.
Из-за дверей с лестницы раздался женский вопль. Сашкой словно кто выстрелил за дверь.
Виктор поднялся, долговязый, нищенски праздничный — мятый пиджачок и яркий, сохранивший магазинный лоск галстук.
А женский крик бился в стену, вяз где-то на чердаке. И кругом в доме тихо. И на белых простынях под ярким освещением — грязные тарелки, полупустые бутылки, огрызки хлеба, развороченное месиво салата в миске. Сашка влетел обратно, восторженно сообщил:
— Лемеш Алку бьет!
Виктор сорвался с места. Вера Гавриловна крикнула:
— Куда! С ума спятил!
Но дверь хлопнула, зазвенела посуда на столе. Крик смолк.
— Убьет он его, дурака. Убьет! — стонала Вера Гавриловна.
Федор поднялся из-за стола.
Тусклый лестничный свет, в рыжих пятнах оштукатуренная стена, холодная, как в подвале. К этой стене, припав растрепанными волосами, жмется Алка. Чуть ниже, на ступеньках возня. Виктор внизу лежит, сжимается в комок, закрывает лицо и голову руками, выставляет острые локти. А над ним на ступеньках, выплясывая, вскидывает начищенные туфли Лешка, целится в голову.
Федор схватил его за шиворот. Лешка был легок и тщедушен, лишь подергивал плечиками, пытаясь вырваться. Федор придавил его к стене, взял пятерней за голову:
— Расквашу.
— Пыс-сти, падло…
Сзади в плечи Федора когтисто вцепились маленькие руки:
— Отпусти! Отпусти его! Тебе что нужно?
Федор стряхнул руки, швырнул Лешку вниз. Загремели ступеньки, мелькнули подметки туфель.
— Дура, — сказал Федор Алле и стал поднимать Виктора.
Тот, встав на ноги, рванулся было вниз, к Лешке, но Федор обхватил его, прикрикнул на Аллу:
— Марш! Уводи своего хахаля! Да побыстрей!
Лешка долго ползал на коленях по площадке, искал кепку. Поднялся, взглянул вверх на Федора и Виктора, ничего не сказал, повернулся и стал спускаться. За ним боязливо следовала Алла, опираясь одной рукой о стену.
Федор подтолкнул Виктора вверх:
— Иди, рыцарь!
В комнате Виктор, растерзанный, с заброшенным за спину галстуком, упал на постель, зарылся лицом в подушку и задергался в беззвучных рыданиях. Вера Гавриловна горестно ворчала:
— Теперь тебе проходу не будет… Хоть уезжай… Убить могут, чего доброго…
Она совсем забыла о Федоре, не вспомнила, что и ему не будет теперь прохода, его тоже, чего доброго, могут убить.
Мать жениха помогала невестке убирать со стола, каждую чашку подносила к глазам, осматривала изнутри и снаружи, поджимала многозначительно губы. У Ани было равнодушное, утомленное лицо.
Сашка смирнехонько лежал под одеялом.
А жених Миша, без пиджака, в ослепительно белой хрустящей сорочке, стоял перед зеркалом и, поворачиваясь, разглядывал придирчиво свою выбритую физиономию.
— Прохода не будет. Им что — могут и ножом…
Виктор плакал.
Утром, выходя из ворот, Федор увидел Лешку. Тот пощипывал струны гитары, мусолил в зубах окурок:
А ты стоять буд-дишь… У ног пак-койничка, Платком батистовым Слиезу смахнешь…Рядом с ним маячил один из его пареньков, в крохотной кепчонке на макушке, с проклюнувшимся острым кадычком на тонкой шее, долговязый и жидкотелый. Оба оценивающе, сквозь табачный дымок, оглядели Федора, но не издали ни звука. Двое на одного — рискованно, может синяков наставить. Но уж вечером в этой подворотне собьется тесная компания, тут держись, станут храбрыми.