Свидание у Сциллы

Риу Жан-Мишель

На первой строке мой персонаж орет. Ничего странного. Клаус всегда орал. В конце концов, у героя есть голос, а если надо, то и кулаки. Я начал свой рассказ с описания драки на телевидении. Меня вдохновило бурное выступление Клауса в передаче о культуре «Зеркала». Набросившись на корреспондента ежедневной немецкой газеты, он обозвал его ревизионистом. Клаус размахивал газетой и вопил: «Я провел расследование. У меня есть доказательства, что вы лжете!» Журналист сорвал наушники, чтобы протестовать. Хентц вскочил, закричал, что он лгун, нацистское дерьмо, и влепил ему пощечину. Заметив, что ведущий намерен вмешаться, Клаус бросил его на стеклянный столик, стоявший посреди телестудии. Ведущий сильно ударился, но

Хентц не обратил на это внимания. Он уже сорвался с цели. Так как передач называлась «Зеркала», легко догадаться, что за этим последовало. Клаус швырнул в зеркала стулом, контрольным монитором и камерой, крича при этом: «Гласность!» «Инцидент» позабавил Клауса, напомнив ему сражение с фашистскими головорезами. Когда я выразил опасение что у него будут неприятности, он хлопнул меня по спине: «Бояться нечего. Они – трусы». Клаус был прав. Общество спасовало перед философом.

До этого места воспоминания были подлинными. На мой взгляд, даже слишком подлинными, чтобы служить отправной точкой для будущего вымысла. Мой роман начинался с анекдота, но после трех страниц я иссяк. Дальше следовало придумывать роман, но продолжение буксовало.

– Будет процесс. – Лефур говорил об издателе ПЛМ и писателе Касбоне. – ПЛМ не оставит бегство Касбона без последствий. Будет процесс.

«Круто», – подумал я.

Продолжение моего романа? Когда я слушал Лефура, потиравшего руки при мысли о судебном процессе, меня вдруг осенило. Клаусу нужно то же самое! Скандал на телевидении должен иметь продолжение. Общество проснулось. Он будет в центре бунта.

С определением темы вымысла пришло вдохновение. Клаус видел все четко. Необходимо отойти от действительности, и, чтобы получился роман, забыть о ней, сочинить для Клауса другую жизнь. У меня было столько сюжетов, мне предложили столько идей, только писать успевай. И представил себе, что Клаус не вышел сухим из воды. Жалобе дан ход. Он очень рискует. Его вызывают, чтобы унизить и изранить. Ему плевать. Телепередача позволяет придать гласности секреты и сделать на этом состояние. Они хотят процесса? Ладно! В свою очередь, Клаус потребует процесса, чтобы заявить о раскопанных им фактах. Я возьму только один из предложенных им сюжетов.

«Это будет мой триумфа – провозглашает Клаус в моем романе. Конечно, этому никто не верит. Клаус известный выдумщик. С ним покончено, по крайней мере снова уклониться от ответственности, ему не удастся. Париж ищет чудо, которое поможет Клаусу избежать наказания, и вдруг потрясающая новость.

– Ты слышал новость?

Я вздрогнул. Лефур смотрел на меня. Я принял, удрученный вид.

– А, ты знаешь. Какая мерзость эта болезнь! – Лефур говорил о многообещающем авторе. Тридцать лет, три романа, поэтический сборник. – Обречен. Шесть месяцев. Его имя среди лауреатов. А я не принял его первую рукопись!

Я старался не отвлекаться. И было из-за чего: для Клауса это так важно. В романе он умирает. Смерть будет только виртуальной, продиктованной моим воображением и идеями Клауса, но я разволновался. Лефур заметил это, но отнес на счет молодого автора, пораженного грязной болезнью.

– Вот козел!

– Настоящий козел! – поддержал я.

Я опустил глаза. Сроит ли это делать, но ведь Клаус сам предложил мне убить его. Это только сюжет для продолжения романа. Мало-помалу мои сомнения улетучивались. Я решился убить его, и из этого родился роман Мой мозг согласился. Клаус мертв. «Убит». Девушка, возникшая в моем воображении, сказала это, рыдая. Слезы блестели в ее глазах (они будут зелеными). Девушка красива и стройна.

Я прикрыл глаза, чтобы замедлить поток вымысла потянуть время. Поразмышлять. Чем больше я старался тем хуже получалось. Не так быстро! Но девушка вернулась. Открыв глаза, я снова увидел ее, и моя фантазия опять заработала. Она была

в джинсах, но ничего не случится, если я воображу волнующий изгиб ее юного тела под облегающим шелковым бельем. Теперь, раздетая, она идет по квартире Клауса спиной ко мне. Мне хотелось остановить ее и мысленно приказать: исчезни! Однако кино продолжало крутиться. Девушка обернулась. Она плакала. «Убит», – стонала она. Ее живот и груди приподнимались в одном ритме с рыданиями. Измученная, девушка опустилась на пол и, раздвинув ноги, приняла непристойную позу. Тут же выскочило ее имя. Назовем ее О, но потом переименуем по настоянию Клауса в Бибу, его любовницу, от которой он без ума. Убит. Бибу искренна в горе. Она плакала, закрыв лицо руками. Она любила Клауса, а он мертв. Этого хотел проклятый роман. «Почему?» – спрашивала она умоляющим голосом. Я склонился над ней. И ей, только ей сказал: «Я не знаю, Бибу. Пока не знаю. Надо перевернуть страницу…»

Мне казалось, что ход верный. Теперь надо, не откладывая, реабилитировать память о Клаусе. Я продолжил работу. Вторая глава. Прелюдия. Короткий отрывок, в котором я придумал неожиданный ход, спасающий философа. Он не обманывал, рассказывая о расследовании. Клаус знает тайну и расскажет о ней – именно из-за тайны его убивают, – и эта тайна будет…

– Пошли? – Я вернулся к реальности. Лефур, директор филиала издательства Мессина «Воздушный шар», обращался ко мне. Мысленно я еще видел Хентца, громящего телестудию, а сам был на волосок от того, чтобы сделать то же самое с кретином Лефуром. Оставить тайну Клауса, когда я почти разгадал ее, какая потеря! – Пошли? – повторил Лефур.

Я кивнул. Мы встали, отодвинули стулья. Я был у Сциллы в пятницу, в обеденное время, и пытался вспоминать.

Вокруг меня стояли столики. В трех шагах – столик Клауса. Он поднял голову, увидел меня и сделал знак рукой, такой короткий и предназначенный только мне, что сидящие за столом ничего не заметили. Я не сразу осознал, что это настоящий Клаус, ибо вернулся издалека. Бибу, тайна философа, его смерть. Надо было забыть об этом и привести в порядок мысли. Я ответил неловким жестом. Клаус почувствовал мое беспокойство. Он продолжал разговор за столом, но глазами следил за мной. В них я прочел вопрос: все нормально? Я уверенно встретил его взгляд. Все-таки смерть хотя бы и придуманного Клауса была непереносима. Такой восторг воображения аморален. Как обычно, я подмигнул ему, казалось, что это успокоило его, но оставило равнодушным.

Так оно и было, потому что он вновь обратился к своим собеседникам:

– Этот век ничего не стоит! Все, что опубликовано за сотню лет, заслуживает или костра, или суда.

Конец обвинения беспощадного Клауса Хентца. Поль Мессин, наследный президент одноименных издательств склонился над тарелкой и выглядел раздраженным. Реагировать – значит еще больше омрачать настроение, и без того недовольных гостей.

Я проскользнул как тень. Мессин повернулся ко мне спиной. Гости молчаливо истребляли десерт: сладко-соленое пирожное – шедевр за подписью Сциллы. Клаус сидит напротив Мессина, рядом с ним Антуан Форткаст, исполнительный директор издательств Мессина, а если добавить еще и Гайара – директора Soupirs, то в сборе самые влиятельные люди этих издательств.

Миновав их стол, я поддался искушению и обернулся. Клаус не ел и, увидев меня, окликнул:

– Матиас!

Поль Мессина бросил взгляд через плечо. Это он открыл меня и даже мой сайт. И вот Скриб перед ним. Имя было обещающим, а результаты сомнительными. Три опубликованные книги. Первую проигнорировала критика, но не публика. Первоначальный тираж? Не ищите, Поль. Три тысячи экземпляров и несколько переизданий. В общей сложности семьдесят шесть тысяч шестьсот. Бухгалтер настаивал на переиздании и, протягивая чек со многими нулями, пожелал успеха как у Корнеля.