Шрифт:
Предисловие: Человек против безумия
Угрожающе выдвинув вперед свой огромный меч, стремительно шагает по холмам Фландрии старая, иссушенная лишениями женщина. Ее ожесточенное лицо рассекает пространство картины. Рот разверст в яростном крике, широко открытые глаза слепы к окружающему. Изодранные лохмотья крестьянки прикрыты нагрудником ландскнехта, из-под помятой каски выбиваются нечесаные космы. Дребезжит, вываливаясь из передника, жалкая добыча (или остатки нехитрого деревенского имущества?). Жадная рука в металлической перчатке судорожно прижимает к телу убогий скарб — сундучок, обитый медью, солдатский котелок и плетеную кошелку с награбленной (или спасенной от грабежа?) посудой. И, отлетая вместе с подолом домотканой юбки, бьется по ветру, отстукивает ритм широкого шага тощих ног кухонный нож, привязанный к поясу на веревочке. А вокруг — нетопыри и монстры, невиданные чудища, алчная толпа уродов, неумеющая отличить экскременты от золота, прерывистый, тоскливый бой набата, воздетые к небу вилы, рушащиеся стены, беспощадное, бессмысленное
Арман Лану объединил под названием «Безумная Грета» цикл романов — «Майор Ватрен» (1956), «Свидание в Брюгге» (1958), «Когда море отступает» (1963), — в которых, как и в образе, созданном великим фламандским художником, переплетается тема войны и тема безумья. В 1967 году, перерабатывая для нового издания свой ранний роман «Корабль дураков» (1947), предварявший триптих и уже намечавший основные его проблемы, Арман Лану так объяснял о предисловии подчеркнутую преемственность этих названий-эпиграфов: «Безумная Марго в своем праве. Марго, безумная Брейгеля, ведет игру. Безумье и Война — в лице одной Фурии. Наша планета — планета мастера из Брейгеля, планета Иеронима Босха, Корабль дураков».
Отсылая читателя к символам европейской гуманистической традиции, Арман Лану заявлял о серьезности замысла романов, так или иначе связанных с его военным и послевоенным опытом, но призванных пойти глубже непосредственных впечатлений солдата и «ветерана», призванных осмыслить сегодняшний день в его противоречиях, в его «безумье». Он подчеркивал, что «Безумная Грета» для него самого произведение «итоговое», в которое он вложил «все, что думает о мире и жизни»; и в этом он усматривал свой «солдатский долг» художника, свою ответственность перед погибшими товарищами.
Лану сам говорит о своих романах как о книгах, написанных человеком, который «болен войной», в котором война засела подобно осколку и продолжает мучить, не дает покоя и в мирное время. Поэтому он работал над ними, думая не только о своих однополчанах, о тех, кто прошел бок о бок с ним по деревушкам северной Франции, сражаясь в мае 1940-го против гитлеровских полчищ, и может теперь узнать себя в его героях. Не только о тех, кто из этих боев не вернулся и похоронен — или даже не похоронен — на военных полях от Арденн до Нормандии, «от Вердена до Сталинграда», как говорит сам Лану; но и о «вчерашних врагах — немцах», но и о тех, кого фурия войны по-прежнему влачит за собой, — о «братьях в Индокитае и Алжире»; и, главное, о товарищах своего старшего сына, — «пусть они поймут, как это случилось, в той мере, в какой я сам могу в этом разобраться, и пусть они извлекут из этого полезный урок в той мере, в какой вообще можно из чего-либо извлечь полезный урок!».
Романы «Майор Ватрен», «Свидание в Брюгге» и «Когда море отступает» не имеют единого сюжета, и герои в них действуют разные. Целостность «Безумной Греты» создается сквозным лейтмотивом, это своего рода тема с вариациями: война и память войны.
В первом романе война взята непосредственно. Это — «смертоносный май» (как назвал его Арагон) 1940 года, когда «странная война» внезапно и без всякого перехода превратилась в стремительное отступление французских войск перед обошедшими их с тыла немецкими танковыми армиями. Когда солдаты, брошенные командованием, лишенные связи, боеприпасов, оторванные от штабов, героически гибли в неразберихе отдельных стычек с противником, не зная, где фронт, где тыл. Чувствуя — и не веря, — что преданы. Понимая — и отказываясь понимать, — что это пораженье.
Сердце полное, руки пустые. Безоружные богатыри. В белом пламени гневной зари.Именно в смертоносном мае начинается эволюция двух основных героев романа — пацифиста Франсуа Субейрака, учителя, призванного в армию и неожиданно для себя оказавшегося отличным командиром, и старого кадрового офицера майора Ватрена. Движущей силой этой эволюции, точнее — ее катализатором, ускоряющим процесс осознания ими обоими действительности и своего долга, своего места в этой действительности, является память о третьем человеке — об Огюстене Маршане, рабочем из Бийянкура, коммунисте, расстрелянном в лотарингском городке Вольмеранже по приговору военного суда за бунт в действующей армии. Лишь на несколько мгновений появляется на страницах книги Огюстен Маршан, но память о нем не оставляет Франсуа Субейрака и в дни последних кровопролитных боев в Арденнах, где почти полностью гибнет его рота, и потом — в долгие месяцы плена. Снова и снова встает перед ним задняя комната в бакалейной лавочке Вольмеранжа. Напоминающий детство запах корицы и шоколада, тяжелый аромат фруктов и перца. И скуластое суровое лицо с доброй ямочкой на подбородке — спокойное лицо рабочего металлиста, уже приговоренного к смерти, но, может быть, еще не знающего об этом, мирно играющего в карты со своими конвоирами при свете расписанной цветами пузатой фарфоровой керосиновой лампы… Потом Субейрак забывает лицо расстрелянного, забывает его имя. Все больше тот становится для лейтенанта символом — коммунистом из Бийянкура, расстрелянным в Вольмеранже. Все больше память о нем встает как разоблачение «странной войны», в которой коммунист из Бийянкура оказался врагом номер один, претворяется в поверку собственных жизненных позиций лейтенанта Субейрака, его «интегрального пацифизма». Пока, наконец, эта память не приводит лейтенанта Субейрака к действию, — он бежит из офлага, чтобы с оружием в руках принять участие в Сопротивлении.
Не менее значительную роль играет память о невинно расстрелянном коммунисте в духовной эволюции майора Ватрена. Этот старый служака подвергает сомнению прописную воинскую доблесть, слепое повиновение приказу. Мучительно переживая спою ответственность за смерть невинного человека, он приходит к выводу, что есть долг превыше воинской дисциплины. Как и Субейрака, память о страшной ночи в Вольмеранже заставляет его пересмотреть всю свою жизнь — жизнь профессионала войны. Майор Ватрен гибнет, заслоняя своим телом тех, кто бежит из лагеря, чтобы продолжать иную войну — справедливую. Франсуа Субейрак и Ватрен идут навстречу друг другу, каждый из них проходит свою половину пути. «Я начал с неприятия всякой войны, — подытоживает Субейрак, мысленно обращаясь к Старику у его могилы, — с безусловного пацифизма; по мере того как в вас рождался человек, ненавидящий кровь, во мне непроизвольно появлялся другой человек — боец, защищающий свою родину, на которую напал враг. Медленно, медленно прояснялась для нас истина. Когда вы протянули мне руку в последний раз, я знал, господин майор, что призван сменить вас. Теперь это уже не ваша, а моя война».
В этом выводе Субейрака — осуждение идеологии, сделавшей возможным Мюнхен. Осуждение коллаборационизма, подыскивавшего себе моральное оправдание в формулах вроде «лучше жить на коленях, чем умереть, сражаясь» или похлеще, — «мертвый лев не стоит живой собаки».
Однако признание необходимости взяться за оружие, когда враг напал на родину, не исключает ни для Субейрака, ни для Лану неприятия войны — войны несправедливой, где классовые интересы буржуазии ставятся превыше интересов национальных и где для полковника Розе главным врагом остается не Гитлер, а рабочий-коммунист из парижского предместья. Лану остается антимилитаристом, он ненавидит войну как таковую — войну «профессиональную», где неизбежно гибнут невинные — с обеих сторон — и фабрикуются мнимые герои. Кроме расстрела Огюстена Маршана в «Майоре Ватрене» есть еще один эпизод, который мог бы остаться незамеченным, не стань он ключевым в романе «Свидание в Брюгге». Франсуа Субейрак вспоминает о разговоре с батальонным врачом по прозванью Эль-Медико, сражавшимся раньше в Испании, в Интернациональной бригаде, о первом немце, убитом бравым батальоном майора Ватрена: «Его поймали в погребе. Он закричал, что сдается, но какой-то не в меру нервный солдат из взвода Тото всадил в него очередь из своего автомата. Слабонервный солдат был награжден, Эль-Медико сказал тогда Франсуа: „Идиот, неужели ты не понимаешь, что армия не может существовать, если не будет награждать каждого, кто убьет врага. Даже если он это сделает просто из страха“».
Пациент психиатрической больницы Марьякерке Ван Вельде тоже первым в своем полку убил немца. За несколько лет до событий, описанных в романе «Свидание в Брюгге», в канун рождества 1939 года Ван Вельде изрешетил очередью из автоматического пистолета немецкого солдата, поднявшего руки вверх, — адвоката из Мюнхена, обряженного, как и рабочий Ван Вельде, в солдатскую шинель. Немец пробрался в хлев брошенной фермы на ничьей земле, чтобы поймать забредшую туда корову. Ван Вельде выстрелил, потому что струсил, и получил награду за геройство. Он убил не врага, а человека, уже отказавшегося воевать дальше, готового сдаться. Душевная болезнь Ван Вельде — продолжение безумья войны. Война засела в Ван Вельде, война развратила его, она использовала нравственную неполноценность этого человека и превратила ее в патологическое отвращение к труду. Война, слывущая делом «настоящих мужчин», лишила его мужественности, подменила отвагу фанфаронством, зазнайством. Война растлила Ван Вельде и отшвырнула его как ненужную тряпку в мир, где мнимое геройство ничего не стоило, где нужно было работать, содержать семью. И Ван Вельде этого не сумел. Он потянулся к бутылке, к пьяному забвению, которое позволяло ему вновь ощутить себя героем, настоящим мужчиной. Импотентность Ван Вельде, приведшая к семейной драме и, в конце концов, к попытке самоубийства — акту отчаяния, но хитрого отчаяния, — это для Армана Лану не просто физиологический порок, не просто сексуальная недостаточность, но и результат истории всей жизни Ван Вельде, в которой решающую и зловещую роль сыграла война. Душевная болезнь Ван Вельде — больная память войны.
Но память войны жива и в положительных героях «Свидания в Брюгге» — психиатре Оливье Дю Руа и корреспонденте телевидения Робере Друэне, которые как бы продолжают линию Франсуа Субейрака. Война и их отметила навсегда. Об этом с несколько нарочитой подчеркнутостью свидетельствует парализованная рука Друэна и серебряная пластинка в раненой ноге Дю Руа. Оба они вынесли из войны чувство ответственности за мир, унаследованный от войны, мир, в котором по-прежнему властвует Безумная Грета. «Наши отцы сражались, чтобы сделать ту войну последней, — говорит Оливье. — И мы следом за ними, мы, пацифисты, сражались против Гитлера за свободу… Мы, в наших маки… мы убивали, чтобы в мире не было больше убийств…» И в ответ на слова Робера, что он бы отдал и вторую руку ради того, чтобы эта мечта осуществилась, продолжает: «Чтобы человек был больше, чем человек? Разумеется, Робер. Я тоже. Но человек всего лишь человек. Главное, крепко держать оба конца цепи — идеал и действие. Не приносить первое в жертву второму, но когда налетает шквал, когда больше ничего не можешь, опустить голову, сжать зубы и собрать в комок все силы…»