Свинцовая воля
Шрифт:
– Ну, это ты напрасно переживал, – ответил с улыбкой Леонтий. – Вот он я, на месте. – Он крепко стукнул грубым ботинком в асфальт, тем самым как бы подтверждая истинность сказанных им слов. – Да и сам добрался бы в случае чего… не заплутал бы. Ориентироваться в метро очень удобно. Пошли, чего соловья баснями кормить.
Семенов ловко подхватил его легковесный чемодан с кое-каким бельишком и уверенно зашагал в сторону припаркованных неподалеку легковых автомобилей. Стараясь от него не отставать, Илья заторопился следом, с непривычки то и дело скромно уступая дорогу многочисленным жителям и гостям столицы, которые
Такое поведение тамбовского гостя не осталось незамеченным востроглазым оперативником из МУРа.
– Журавлев, – весело окликнул Леонтий, на ходу обернувшись, и сверкнул на него лихими глазами, – шире шаг!
Илья смущенно улыбнулся, но скорость послушно прибавил. Он хоть и неумело лавировал среди живой людской массы, но быстро нагнал еще не успевшего далеко отойти приятеля.
– Другое дело, – одобрительно заметил Семенов и со свойственным ему неуемным характером вновь не преминул беззлобно пошутить: – Теперь я за тебя могу быть спокоен. Теперь ты в Москве точно не потеряешься. Даже ни в коем случае…
Они встретились глазами и от души расхохотались.
– Умеешь ты успокоить, – отсмеявшись, проговорил Илья, сокрушенно качая головой, продолжая время от времени прыскать в кулак. – Прям как Богородица утешительница.
За разговорами он не заметил, как они подошли к большой черной машине, выглядевшей очень солидно, совсем как правительственный лимузин. Хромированные части ярко блестели, пуская в глаза прохожих ослепительные солнечные зайчики.
Сидевший за рулем молодой водитель в форме сотрудника НКВД, в звании младшего лейтенанта, при виде Ильи проворно выбрался из салона. Четко отдав честь, он услужливо распахнул перед ним заднюю дверь, как будто лейтенант Журавлев имел звание не ниже генерала или, в крайнем случае, был важным человеком.
– Видел, как тебя встречают? – с таинственным видом поинтересовался Семенов, тая в уголках губ довольную улыбку, со стороны наблюдая за ошеломленным Ильей; затем наклонился и быстро проговорил ему в ухо, но так, чтобы водитель не слышал: – По возвращении не то еще будет. Привыкай. Но об этом молчок. – Он приложил палец к губам: – Тс-с!
Семенов, как видно, что-то знал о предстоящей операции, но говорить прежде времени не хотел или не имел права, и Илья не стал расспрашивать, лишь покосился в его сторону и молча полез в роскошный салон генеральской «Эмки».
Удобно устроившись на кожаном сиденье, он с интересом глянул в окно, потом быстро придвинулся к севшему рядом Леонтию, наклонился к нему и приглушенно спросил, немного стесняясь своих слов:
– Слышь, Семенов, а мы мимо Кремля, случайно, не будем проезжать?
– Тебе зачем? – не подумав, спросил Леонтий, с удивлением взглянув в его напрягшееся в ожидании лицо.
– Уж больно мне хотелось бы поглядеть, где сам Сталин работает, – чистосердечно признался Илья, и его щеки покрыл густой румянец. – Я ведь на Красной площади никогда не был… Да чего там, на Красной площади! Я и в Москве-то сегодня в первый раз оказался!
Семенов отчего-то смущенно завозился на месте и ответил не сразу. Задумчиво покусывая обветренные губы, он молчал, очевидно, на протяжении целой минуты, потом дружески толкнул плечо Ильи и доверительным тоном сказал:
– Братуха, извини,
Он с тяжелым вздохом отвернулся, хмуро разглядывая пробегавшие за окном сталинские высотки, парки, жилые дома; все это он видел уже неоднократно, но, как видно, чувствовал за собой вину перед тамбовским гостем, что не смог в силу сложившихся обстоятельств исполнить его простое человеческое желание. Внезапно Семенов оживился, крепко вцепился рукой в предплечье расстроенного Журавлева, резко затормошил его.
– Илюха, смотри, вон между домами виднеется Спасская башня! Видишь?
Журавлев, как шаловливый мальчишка, с проворной поспешностью перелез через его колени на другую сторону салона, со счастливой улыбкой на сияющем от радости лице, посмотрел просветленными глазами на видневшуюся вдалеке остроконечную башню. Увенчанная рубиновой звездой, она смотрелась настолько величественно, что у Ильи перехватило дыхание. Солнечный свет, идущий с восточной стороны, наискось падал на звезду, казавшуюся такой маленькой отсюда, но огромную на самом деле, и зажигал ее ярким алым пламенем, как будто это горел маяк, негасимый ориентир для всех угнетенных народов.
Кремлевская Спасская башня с гигантскими часами посредине, как главный символ Советского Союза во всем мире, давно пропала из виду, а Журавлев все равно продолжал ее мысленно видеть, как если бы она все время стояла перед глазами. Сильно впечатленный увиденным, разительно отличавшимся от черно-белых фотографий в центральной газете «Правда», Илья далее ехал с тихой покойной улыбкой. Он ощущал во всем теле неимоверную легкость, а в душе, широко охватившей всю его сущность, необъяснимую одухотворенность, внутренне готовый отдать свою молодую жизнь до последней капли крови за счастье трудового народа.
А потом они проезжали мимо примечательного здания Большого театра, торжественно украшенного на портике колесницей, запряженной четырьмя лихими конями, которыми правил сам Аполлон. Илья узнал театр. Он видел его на цветной открытке, которую однажды показал ему фронтовой товарищ сержант Колька Ханин. До войны тот служил в театре осветителем сцены, а как только фашисты подошли к Москве, тотчас ушел добровольцем. На фронте он бережно хранил как память дорогую его сердцу открытку: так с ней и сгинул, пропав без вести во вражеском тылу во время разведки скоротечным боем.
– Журавлев, а ты знаешь, что каждый из коней имеет свое символическое значение? – неожиданно спросил Леонтий, лукаво поглядывая на него и, как видно, желая реабилитировать себя в глазах Ильи, незамедлительно просветил: – Первого коня зовут Эритрей, он олицетворяет собой восход солнца. Второго – Эфоп, что означает «пылающий, огненный». Третьего – Ламп, это как бы означает «сияющий, сверкающий», а четвертого коня зовут Филогей, он символизирует заход солнца.
Семенов назидательно поднял вверх левый указательный палец, сильно искривленный оттого, что однажды во время захвата одного бандита тот настолько рассвирепел от перспективы быть расстрелянным, что пытался его отгрызть, как будто он был зверь, а не человек.