Свинцовый шторм

Корнуэлл Бернард

— Расскажите мне о своем судне, — сказала она совершенно прозаическим тоном. Таким же тоном она, наверное, спросила бы, если бы я вдруг объявил себя Наполеоном Бонапартом: «Расскажите мне, как вы выиграли бой при Аустерлице, ваше величество?»

— Это яхта, — проговорил я неохотно. Постепенно дыхание мое нормализовывалось, но глаза были все еще закрыты.

— Мы плавали на «Контессе-32», — вдруг сказала доктор Плант.

Я открыл глаза и увидел женщину с короткой стрижкой, которая по-матерински понимающе смотрела на меня.

— А где пришвартована ваша «Контесса»? — спросил я.

— Итченор.

Я улыбнулся.

— Однажды я сел на мель в песках Ист-Поул.

— Невнимание.

— Это случилось ночью, — попытался я оправдаться, — и притом

была буря, и я не заметил ориентиров. Был очень сильный прилив, а мне было всего пятнадцать. Мне не следовало соваться в пролив, но я боялся, что мой старик спустит с меня шкуру, если я не вернусь к ночи.

— А он бы это сделал? — спросила она.

— Может, и нет. Он не любил розги. Хотя я частенько заслуживал порки, но на самом деле у него был мягкий характер.

Она улыбнулась, как бы намекая, что наконец мы коснулись той области, которая ей понятна, — области отношений с родителями.

— Когда вам исполнилось пятнадцать, ваша мать уже ушла от вас. Правильно?

— Я, наверное, чертовски непонятен вам, да?

— Вы действительно так думаете? — спросила она.

— Что я думаю, — ответил я, — так это то, что ненавижу, когда кто-то пытается выяснить, что я думаю. Мой отец проходимец, моя мать сбежала от нас, мой брат мерзавец, моя сестра и того хуже, а моя жена бросила меня и вышла замуж за этого члена парламента. Но здесь я не по этой причине, доктор. Я здесь потому, что получил пулю в спину, а наша Национальная служба здравоохранения собрала меня по кусочкам. Но это не значит, повторяю, не значит, что вы имеете право копаться в моих запутанных мозгах. — Я уставился в потолок. Почти год я сверлил взглядом этот чертов потолок. Он был кремового цвета, и по нему бежала тоненькая трещина, напоминающая силуэт обнаженной женщины со спины. По крайней мере, у меня возникла такая ассоциация. Но я решил, что лучше не говорить об этом доктору Плант, а то вдруг она привяжет меня к кровати и приставит к голове электроды. — Однажды мне пришлось перегонять «Контессу-32» в Голландию, — проговорил я. — Прекрасные яхты.

— Да, вы правы, — с энтузиазмом подхватила она. — Расскажите мне о своей яхте.

И возможно, потому что она сама плавала на яхте, я вдруг начал ей рассказывать. Весь фокус в том, что я выжил благодаря этой Национальной службе мучительства, и он заключался в том, что у меня был уголок, куда они не могли проникнуть, одна вселяющая надежду мечта, и этой мечтой была яхта «Сикоракс».

— Яхта называется «Сикоракс», — сказал я. — Тридцать восемь футов, обшивка из красного дерева на дубовой основе, с палубами из тика. Это кеч [1] . Построен в 1922 году. Ее делали для богатого человека, поэтому средств не жалели. Она была оснащена кливером, стакселем, гротом, топселем и бизанью, все паруса из очень прочной холстины. В каюте были бронзовые люки и керосиновые лампы на шарнирах. — Я опять закрыл глаза. — И у нее самые совершенные линии. Корпус темно-голубой, а паруса белые. У нее длинный киль, похожий на танк Шермана, и она порой ведет себя так же непредсказуемо, как та чертова ведьма, в честь которой ее назвали.

1

Кеч — двухмачтовое гафельное парусное судно.

Я улыбнулся, вспомнив, как напрягается при сильном ветре «Сикоракс».

— Ведьма Сикоракс. — Доктор Плант напряженно думала, пытаясь вспомнить, откуда взялось это имя, и на лбу у нее появились морщинки. — Это Шекспир?

— "Буря". Сикоракс была матерью Калибана и сажала своих врагов в лодки, как в тюрьму. Но заметьте, что, по иронии судьбы, лодка обрекает вас на заключение из-за долгов.

Доктор Плант улыбнулась с пониманием.

— Я надеюсь, вы позаботились о том, чтобы ее вытащили на берег, пока вы в больнице?

Я покачал головой.

— Не успел. Но она обшита медью и стоит у частного причала. Она побита немного, но я смогу починить ее.

— Вы умеете

плотничать? — В ее голосе послышалось удивление.

Я повернул голову и посмотрел на нее.

— То, что я служил армейским офицером, доктор Плант, не значит, что я ни на что не гожусь.

— И вы хороший плотник? — допытывалась она. Я продемонстрировал ей мозоли на руках, и, хотя мозоли были твердые, кончики пальцев оставались белыми и нежными.

— Да, я знаю плотницкое дело. И кроме того, я неплохой механик.

— Значит, вы очень практичный человек, не так ли? — спросила она профессиональным тоном.

— Вы опять вмешиваетесь, — предупредил я. — Вы поете ту же песню, что и доктор Мейтленд: «Ник, тебе надо научиться ремеслу. Изучи бухгалтерское дело или стань программистом. Ник, поговори с журналистами. Они заплатят тебе за интервью, и на эти деньги ты сможешь купить прекрасное инвалидное кресло с электроприводом». Короче говоря, сдавайся, Ник, поднимай лапки кверху. Но если бы я захотел так поступить, то остался бы в армии. Они предлагали мне канцелярскую работу.

Она встала и подошла к окну. Холодный зимний ветер бросал на стекло капли дождя.

— Вы очень упрямый человек, г-н Сендмен.

— Это верно.

— Но как ваше упрямство будет уживаться с тем, что вы никогда не сможете ходить? — Она повернулась, вопросительно глядя на меня. — Что вы никогда не сможете управлять свой яхтой?

— В будущем году, — продолжал я, как будто не слыша ее вопроса, — я собираюсь отправиться на юг. Я поплыву в Новую Зеландию. Никакой особой причины тут нет, так что не спрашивайте. — По крайней мере, я не мог придумать никакой причины. Знакомых в Новой Зеландии у меня не было, но почему-то это место было для меня как земля обетованная. Я знал, что жители этой страны любят играть в регби и крикет, что там прекрасные возможности для плавания под парусом. И вообще мне казалось, что это именно то место, где честный человек может вести честную жизнь и где ему не придется страдать от напыщенных самоуверенных дураков. Но, возможно, добравшись туда, я почувствую себя обманутым. Однако с разочарованиями лучше подождать, пока я не достигну тех берегов. — Сначала я поплыву на Азоры, — продолжал я мечтательно, — затем доберусь до Барбадоса, пройду к югу от Панамы, а потом возьму курс на Маркизские острова...

— А не мимо мыса Горн? — вдруг резко спросила доктор Плант.

Я предостерегающе глянул на нее.

— Опять вмешательство?

— Но это не праздный вопрос.

— Вы думаете, я не захочу снова очутиться в Южной Атлантике?

Она помолчала.

— Мне это и в голову не пришло.

— Знаете, доктор, ночью меня посещают сны, а не кошмары. — Это была неправда. Я все еще просыпался по ночам от дрожи и воспоминаний об острове в Южной Атлантике, но это ее не касалось.

Доктор Плант улыбнулась.

— Иногда сны становятся явью, Ник.

— Оставьте свой покровительственный тон, доктор.

Она засмеялась и в этот момент была больше похожа на любителя морских путешествий, чем на психиатра.

— Вы действительно чертовски упрямы, не так ли?

Да, я был упрямым, и через две недели, хотя я никому об этом не говорил, мне удалось, прихрамывая, подпрыгивая на здоровой ноге и волоча больную, добраться до окна. На это ушло три минуты, и когда я ухватился за подоконник и приложил лоб к холодному стеклу, то дышал хрипло и с большим трудом, а по всему телу разливалась боль. Была безоблачная зимняя ночь, и полная луна заливала серебристым светом деревья на территории больницы. Автомобиль завернул за угол соседнего поместья, и свет его фар на мгновение ослепил меня, а потом машина скрылась из виду. Когда мои глаза привыкли к ночной темноте, я попробовал разыскать Альдебаран. Когда-то я наблюдал за спускающимся к горизонту вечерним солнцем в зеркале секстанта, а сейчас я был просто трясущийся калека, но все же где-то далеко на западе или на юге меня ждала моя яхта. Она дергалась на тросе, терлась привальным брусом о каменный причал и ждала, как и я, возможности освободиться и поплыть навстречу ветрам под холодным светом Альдебарана.