Свирель на ветру
Шрифт:
— Не обижайтесь. Это я вам за недоверие. Разве Орлов может быть ненастоящим? А с комсомолом… советую быть поосторожней. Лично я партийный билет одно время в сапоге под стелькой прятал. А ведь я хитрый, бывалый. И везучий. Но — осторожный.
— Это вам Воробей про меня начирикал! — Так и вскочила, так и взлетели брови. — Про комсомол натрепался… Ну погоди, лейтенант!
И тут часто-часто начал вызывать междугородный. Лена кинулась к наушникам.
— Алё, алё! Дежурная! Москва?! Четыре пятнадцать? Дежурная, миленькая! Не работает
Орлов ловким движением снял с головы телефонистки наушники, надел их на себя.
— Москва, Москва! Примите заказ! Да, прямо сюда, на городскую выходите! — Орлов назвал номер в Москве, поблагодарил дежурную. А Лене наконец-то улыбнулся: — Не обижайтесь. Пока бы я вам объяснял, что к чему… Москва бы отключилась. Как говорится — лови момент. А так, может, до матери дозвонюсь, — предположил Орлов, виновато разводя руками и протягивая в знак примирения свежий оттиск газеты «Заря коммунизма».
— Газета… Сегодняшняя?! Боже мой… Ничего не понимаю. Орган горкома и райкома… Значит…
— Читайте, читайте, Лена. А я подежурю.
Лена прочитала воззвание, сочиненное Орловым, еще раз внимательно посмотрела на незнакомого мужчину. Яркая синь в ее глазах, казалось, вот-вот прольется на бумагу.
«У нее глаза красивые, — отметил про себя Орлов. — И волосы. А нос, губы и особенно скулы — грубоваты. Очень русское лицо. Крепкое и в то же время нежное что-то во всем облике…»
Лена проглотила передовицу, сообщение Совинформбюро. Затем поспешно перевернула прочитанное и, наткнувшись на белое, но засеянное буквами газетное поле, перевела дух.
— Простите, товарищ Орлов… Я с вами неприветливо обошлась. А вы такой молодец! Газету выпустили… Как же вам удалось? Ведь город оставлен.
— Значит, не оставлен.
— Да, да… Я не так выразилась. Не оставлен. Просто многие эвакуировались. Еще недавно такие бои были! Возле самого города. Раненые на Москву не только ехали, но шли и даже ползли… Днем и ночью. А потом вдруг стихло там… И все переместилось на восток. Ближе к Москве. И грохот, и пожары. А город словно вымер. Народ, который остался, на улицу носа не кажет. И вдруг — газета! Свежая…
— Лена… Простите, что я вас перебиваю. Лена, вы знаете, что такое фашисты?
— Ну, враги… Звери. Захватчики. Кто теперь не знает про это?
— Лена… Фашисты — это люди, которым сказали: вам все дозволено. Убивают тысячами, методично, как ходят на работу. Высвобождаются от людей, как от насекомых… А для уверенности на пряжках солдатских ремней: «Gott mit uns» — «С нами бог». Необходимо холодное, умное, управляемое сердце, чтобы воевать с ними. И еще: на фронте, в окопе, в цепочке, где рядом с тобой товарищи по оружию, — это одно. И совсем другое — воевать в тылу врага. Почему вы остались в городе?
— Зачем вы меня спрашиваете? Неужели непонятно?
— Лена… Пока имеется связь с Москвой, пока не перерезана дорога, вдоль которой тянутся провода, — уходите отсюда, уезжайте.
— Зачем вы меня пугаете?
— Я вас не пугаю, Лена… Одна в оккупированном городе…
— Не беспокойтесь, я не одна!
Орлов вдруг сморщился, как от боли. Укоризненно покачал головой:
— Вот видите… Первому встречному выкладываете! Разве так можно с секретами обращаться?
— Я знаю, кому выкладывать. Вы мне сразу понравились. Еще в окне… — покраснела вдруг Лена, и тут начал вызывать междугородный. Лена схватила наушники, отвернулась от Орлова: — Да, дежурненькая!.. Слушаем вас, Москва. Вызывали, вызывали! Алё, кто у телефона? — Лена растерянно взглянула на Орлова. — Лизавета Андреевна! Одну минутку… — протянула наушники.
Орлов с недоверием нахлобучил технику. Кашлянул в микрофон.
— Алло, мама?.. Это я! Да, непременно, жив-здоров! Нет, не в Москве… Но, в общем, недалеко. Скоро буду! Как ты там… мамочка? Чаю? Индийского? Э-э… постараюсь. Болела? Не болей, пожалуйста. Сейчас нельзя болеть.
Лена с наивной улыбкой, даже рот приоткрылся, во все глаза смотрела на согнувшегося в три погибели, как-то почтительно стоявшего перед аппаратом Орлова. И то, что он поднялся со стула, и то, как с трудом, но выдавил из себя нежное «мамочка», и бледность, ударившая по его лицу в первый момент, когда наушники прилаживал, — все это очень понравилось Лене, и она тайком улыбнулась: «Так тебе и надо, генерал! Вон как перед мамой-то присел… Перед мамой все тихими делаются…»
— Обо мне, мама, не беспокойся! Ты ведь знаешь меня! Не звонил долго? Так ведь… занят был! И я тебя целую! Непременно вернусь! — Орлов возвратил наушники Лене. А через полминуты аппарат вновь ожил.
— Слушаю! Две с половиной минуты? Спасибо…
— Ну, сказка! — Орлов втянул голову в плечи, комично потер ладони одна о другую. — С матерью поговорил! Если откровенно — не ожидал такого подарочка… Это ж надо — с самой мамой… Три месяца, как расстались. И каких три месяца! А мать — как ни в чем не бывало. Чайку просит! «Индийского»… Она у меня чаевница! Да… Можно сказать, с того света дозвонился!
— Ну уж и с того…
— Лена, Воробьев мне про какой-то движок рассказывал. Он что, существует, этот движок?
— Да, конечно. Это Воробьева, лейтенанта, затея. Время от времени я этот движок завожу. Но мне с ним трудно справляться. Глохнет, и вообще бензином вся пропахла…
— И что же, от него, стало быть, достаточно питания? Для городской сети?
— Да, конечно. Ой, опять эта рожа нарисовалась! Вашу машину обнюхивает.
— О ком ты?
— Да придурок этот уголовный. Мартышкин! Жених… Руку предлагает. А рука вся в наколках. «Не забуду мать родную»… Дождется, что я его поцелую! Из нагана…