Свирель на ветру
Шрифт:
— Не бывать, товарищ комиссар! Никогда…
— Вот так-то, Воробышек… Как тебя зовут? Воробышком позволишь тебя величать? Боевая птичка, выносливая!
— Владимир я, Алексеевич.
— Вова! Подходит… Не горюй, Вова! Помогать мне будешь до последней возможности, Вова…
— Буду, Сергей Александрович! То есть товарищ полковник.
— И не до «первого соприкосновения», как тебе начальник твой приказал. А до последнего! Соприкосновения… Понял?
— До последнего.
* * *
Позже
Расставив посты, одна полуторка возвратилась на аэродром. На другой, полосуя шинами снежную целину, носился теперь комиссар Орлов, своими руками вертя черное рулевое колесо.
В тринадцать ноль-ноль грузовик Орлова зафырчал под аркой монастырских ворот.
По обе руки от ворот — вдоль крепостной стены — лепились добротные, древней, серьезной кладки кирпичные службы. Большая пустая церковь высилась в самом центре кремля, на обширной площади, когда-то старательно вымощенной ядреным булыжником, краски которого и всевозможные природные узоры так отчетливо проступали после дождя…
Типография помещалась в правом от входа крыле монастырских застроек. В левом крыле, где прежде одна за другой, как тюремные камеры, располагались кельи отшельников, теперь жили простые смертные.
Право же, не так это плохо — иметь свою келью. Сейчас, когда миром правит война, за трехметровой каменной стеной жилось как у Христа за пазухой.
Например, сегодня утром на площади городка в каких-нибудь тридцати метрах от монастыря взорвалась бомба. И что же? У Слюсарева, который в это время хлебал свой утренний чай, в серебряном подстаканнике лишь слабо задребезжала серебряная ложечка. Правда, в соседней келье у старика Матвея Перги сама собой — очень плотно — закрылась дверь в келью. «Откупоривали» старика Пергу всем этажом.
Нещадно прогазовывая и буксуя на зализанных временем камушках, Орлов объехал церковь, опоясав древнее строение ремешками рифленых следов.
Остановив полуторку возле двери, рядом с которой на стене здания висела голубая табличка: «Типография районной газеты „Заря коммунизма“», Орлов, не раздумывая, проник за эту дверь.
Миновав порожнюю застекленную будочку, где до войны типографский вахтер пил индивидуальный чай и курил папиросы «Спорт», Орлов вошел в цех.
Наиболее освещенная часть помещения отводилась под наборное дело. Здесь было рассыпано, раскидано, свалено под ноги множество драгоценного шрифта. В центре помещения, сложив на груди тяжелые руки, медленно вращался на винтовом табурете Слюсарев.
Хитрые глаза
— Ну, здравствуйте, Слюсарев. Какие соображения будут?
— А какие соображения? Машинки печатные изничтожены, раскурочены. Да и току электрического нету.
— Обойдемся, Слюсарев. Там в углу пресс. Ручной. Соображаешь?
— Соображаю. Это если лепешки из шрифта делать. Тогда в самую плепорцию. Жиманул и поджаривай на здоровье…
— А ты поаккуратней, Слюсарев. Не лепешки, а чтобы — газету. Хотя бы несколько экземпляров.
— Допустим, что справимся… Напечатаем. А завтра немцы придут и меня под этот пресс уложат… Что тогда? Или вы при немцах тоже командовать будете, гражданин хороший?
Орлов нагнулся, поднял с полу обрывок от бумажного рулона, подровнял края листа, положил бумагу на стол, послюнил химический карандаш и размашисто вывел:
«ПРИКАЗ
Гражданину Слюсареву под страхом смерти (физического уничтожения) приказываю приступить к исполнению своих обязанностей как работнику местной типографии и всячески содействовать напечатанию очередного номера городской газеты „Заря коммунизма“.
Генерал Орлов.
9 октября 1941 г.»
— Вот, читай, Слюсарев. Покажешь кому следует. Если понадобится.
— Не годится. Без печати документик…
— Какая сейчас печать, Слюсарев? Вот печать. — Орлов достал из кармана шинели парабеллум. — Вот резолюция, Слюсарев.
Мужик спокойно заслонился ладонью от черной дырочки револьверной. Затем еще спокойнее надел пальто, висевшее на гвозде переборки. Взял с верстака «приказ» Орлова, спрятал его в одежде.
— Ну, ежели так… Тогда другой разговор. Тогда я руки вверх задираю. Ежели насилие…
— Не насилие, Слюсарев. Борьба.
— За существование?
— За власть, Слюсарев.
— Не все ли теперь равно, какая власть… В войну-то?.. И та и другая — стреляет.
— Ах вон ты как заговорил!
— Власть не власть, а в могилу влазь. В итоге.
— А вот я тебе итог этот и подобью. Досрочно.
— Не подобьешь. Кто тебе тогда газету напечатает?
— Разве что…
— Ты думаешь, я немцев ожидаю? На другие харчи потянуло? Ни-ни. Мне политика ваша без надобности.
— Ты что же, анархист? Или верующий? Да ты оглянись! Иноземец пришел. На твою землю. Супостат… Во все времена Россия вся как один подымалась, ежели супостат. А ты — «поли-итика»…
— Не агитируй, гражданин Орлов. Не хрен дедушкин, подымусь. Если потребуется. А для войны мы — списанные, для службы. Вчистую. Потому как на шестом десятке пять лет прожил.
— Вчистую, говоришь? А совесть, Слюсарев? Или и ей у тебя отставка вышла?
— Может, я ее израсходовал всю… За светлые годы жизни.