Свирепые калеки

Роббинс Том

Хетти решила, что птица сдохла. Желая избавить хозяйку от мучительной необходимости распоряжаться останками свежеопочившего любимца, она завернула бесчувственного Моряка в газету и положила его в багажник своей машины. Оставив Маэстре записку с соболезнованиями, горничная отправилась домой, дабы пораньше приготовить ужин для недужного отца, а после избавиться от трупика. Пока Хетти возилась в кухне, отец дохромал до машины: что-то ему там понадобилось. Он открыл багажник – и попугай, к тому времени вполне оживший, порхнул ему в лицо, яростно хлопая крыльями и вопя, точно свихнувшийся кондуктор ночного поезда в ад. С бедолагой приключился сердечный приступ, от которого он так вполне и не оправился.

Маэстра

потратила полтора дня на то, чтобы сманить Моряка с елки, в кроне которой он укрылся, а что до Хетти, она повела себя как типичная современная американка: «Я страдаю. Следовательно, кто-то должен мне денег. Я нанимаю адвоката».

В итоге судья отклонил иск Хетти как необоснованный, однако на судебные издержки у Маэстры ушло тысяч тридцать как минимум. С тех пор прислуги она не держала.

Поскольку Свиттерс по-испански изъяснялся неважно – арабским и вьетнамским он владел куда лучше – и поскольку ему хотелось доподлинно убедиться в том, что служащие отеля поняли: речь идет о попугае, – он извлек из пиджачного кармана полароидный снимок, сделанный Маэстрой при помощи автоматического таймера перед самым его уходом из дома на утесе Магнолии. Он указал непонимающим горничным на клетку и на ее яркого обитателя. Вот она, на снимке. Свиттерс слева, Маэстра в середине, Моряк справа.

Или, как дрожащим почерком написала Маэстра вдоль нижней кромки фото: «Лодырь, Хакер и Попка-дуракер».

Внимательно изучив свое отражение в зеркале в золоченой раме во весь рост (одно из барочных украшений, напыщенное великолепие которых меркло перед эффектностью витражного купола над вестибюлем), Свиттерс подвел итог:

– Вот ни разу не лодырь.

И, по правде говоря, зеркало, пожалуй, не солгало. Такие места, как Лима, надо отдать им должное, обладали одним неоспоримым достоинством – давали возможность щеголять в белых полотняных костюмах и панамах; именно так и был одет Свиттерс. На костюме красовался ярлычок известного дизайнера, но ради всех кисок Сакраменто он бы не определил, какого именно. Без надлежащего ухода ткань слегка пожелтела.

Дополняла ансамбль футболка, гладко-черная, если не считать того, что поверхностному взгляду казалось крохотным зеленым трилистником над левой грудью, а при ближайшем рассмотрении оказывалось паукообразной эмблемой клуба К.О.З.Н.И. – эзотерического общества с филиалами в Гонконге и Бангкоке, члены которого порой съезжались распивать весьма экзотические напитки и обсуждать «Поминки по Финнегану». Будучи спрошены о съезде впоследствии, члены общества обычно отвечали: «К.О.З.Н.И. – Какой Облом, Забыл Нафиг, Идиот», – и, как правило, не лгали. На ногах у Свиттерса были черные кроссовки, а изо рта торчала тощая черная сигара, подозрительно смахивающая на игуанье дерьмо. Свой внешний вид Свиттерс одобрил – хотя у него достало ума не притворяться, будто это важно.

Из уважения к прочим постояльцам, если не к туристической полиции, закурил он, только выйдя на улицу. Едва по воздуху поплыло первое идеально ровное колечко дыма, к Свиттерсу приблизился сутулый, лысеющий джентльмен средних лет с добрым взглядом и чуть встопорщенной щетиной над искренней улыбкой. Незнакомец представился как «Хуан-Карлос де Фаусто, англоговорящий гид по всем достопримечательностям и историческим памятникам здесь, в Городе Королей». Именно сеньору де Фаусто предстояло за каких-то тридцать пять американских долларов сводить Свиттерса на экскурсию по святым местам Лимы и совершен но бесплатно дать ему совет, который косвенным образом, но радикально и бесповоротно изменит ход его жизни.

От «Гран Отель Боливар», если пройти по аллее Хирон де ла Юньон, до Пласа де Армас и главного собора Лимы было рукой подать. Знаменитый прибрежный туман уже

испарился, вечер выдался не по сезону жарким. Аллея шкворчала под солнцем. А также кишела жизнью. Настоящая болтанка для карманников.

Хуан-Карлос, раздвигая поток напористых торговцев, провел Свиттерса через площадь в пустынный, слабо освещенный собор. Он продемонстрировал спутнику гроб с останками Франсиско Писарро, позаботился о том, чтобы клиент воздал должное прихотливой резьбе, украшающей места для певчих, в подробностях поведал о землетрясении 1746 года, в результате которого большинство зданий рассыпались в прах, а заодно пострадал и скелет Писарро (коленная чашечка отсоединилась от бедренной кости). Не пояснил он лишь одного – почему главный собор Лимы не имеет названия. Про себя Свиттерс окрестил храм «Санта Сюзи де Сакраменто».

Пешком они обошли все прочие церкви центральной части города: церковь Ла Мерсед, церковь Хесус Мария, храм Санта Роса де Лима, Сан-Педро, Сан-Франсиско, Санто-Доминго и церковь Лас Назаренас – здания, в которых бесчисленные поколения умышляли привлечь взор Господень сусальным золотом, резным деревом и кричащими изразцами. Сводчатые потолки тщились вытереть свои величественные балки о половик на пороге Небес, но были пригибаемы обратно к земле тяжестью скульптурных групп и скорбной геологией подземных захоронений.

Позже Свиттерс и Хуан-Карлос пробились сквозь бурлящую толпу торговцев – индейцы в радужных пончо, торгующие керамикой, mestizos [15] в футболках клуба «Чикагские быки», сбывающие пиратские кассеты, – к Хуан-Кар-лосову «олдсмобилю» 1985 года выпуска, любовно отдраенному и безнадежно раздолбанному, и покатили к Convento de los Descalsos – монастырю Босоножек шестнадцатого века с двумя пышными часовнями – и к церквям на окраинах.

Если бы города были сыром, Лима стала бы швейцарским, причем на вафле. Изрытые улицы города наводили на мысль о лунном пейзаже. Автомобиль подпрыгивал и подскакивал на вездесущих кратерах, едва успевая лавировать в потоке машин – движение здесь было еще более беспорядочным, нежели в Бангкоке, – так что церкви и храмы воспринимались гидом и его подопечным как островки тишины и покоя. Да, мрачноватые, возможно, даже угрюмые – но по контрасту с разоренной инфраструктурой, разгулом коммерции и хит-парадом карманников прямо-таки воплощение мирной безмятежности!

15

метисы (исп.).

В какой-то момент, заметив, что Свиттерс нигде не преклонил колен и ему то и дело приходится напоминать снять панаму и потушить сигару, Хуан-Карлос не выдержал:

– Сеньор Свиттер, похоже, вы не принадлежите к католической церкви.

– Нет. Нет, я не католик. Пока еще нет. Но подумываю о том, чтобы перейти в католичество.

– Почему? Простите мое любопытство.

Свиттерс обдумал вопрос со всех сторон.

– Ну, можно сказать, – наконец изрек он, – что я питаю особые чувства к деве.

Хуан-Карлос кивнул. Ответ его, похоже, удовлетворил. Разумеется, ему и в голову не могло прийти, что Свиттерс имеет в виду свою шестнадцатилетнюю сводную сестричку.

Солнце опустилось за горизонт, точно брошенная в щель монетка. Океан попробовал ее на зуб – не фальшивая ли? Сумерки смягчили очертания города, но умолкнуть не заставили. Если уж на то пошло, с приходом темноты Лима сделалась еще более шумной, еще более запруженной, еще более пугающей. Бумажник Свиттерса покоился в кармане брюк, а «беретта» – на поясе. Свиттерс принадлежал к тому меньшинству, которое еще не смирилось с тем, что грабеж – неизбежный факт современной жизни.