Свита Мертвого бога
Шрифт:
Это был Афрар, столица Алмьяра – одна из его припортовых улочек и стройная башня храма Морской Девы, милосердной ипостаси Атайнет. И все вокруг было настоящее, реальное, а не сотканное загадочной магией из призраков и иллюзий!
Джарвис облегченно вздохнул, словно расправляя легкие свежим воздухом, для порядка испробовал твердость мостовой каблуком сапога и уже хотел направиться в сторону порта – но тут его взгляд упал на собственный рукав. Разорванный от локтя до плеча и вдобавок закопченный непонятно откуда взявшейся гарью, присборенный рукав был БЕЛЫМ! И узкие атласные штаны, столь же грязные и продранные на левом колене, тоже были белыми! Меч Индессы по-прежнему покоился в эмалевых ножнах, а с серебряного пояса осыпались не все рубины. Зато вместительный кошель, обычно висевший справа, исчез вместе со старой одеждой
Джарвис помянул тысячу морских чертей, подробно обрисовал, что они должны сделать с Элори Вил’айэном… потом неожиданно замолчал и пристально уставился на Зеркало.
– Что ж, ты сам не оставил мне другого выхода! – наконец произнес он с нескрываемым злорадством. – Ты эту историю начал – ты за все и ответишь!
В последний раз положив руку на эфес, принц повернулся и вместо порта зашагал к известной на весь Афрар оружейной лавке «Ширави и сыновья».
ИНТЕРЛЮДИЯ,
в которой ведется научная беседа, а более ничего интересного не происходит
– Если кому-нибудь из руми доведется увидеть во сне Замок, то еще немало дней после того он смиряет свою плоть молитвой и постом…
Пальцы достойнейшего Анхорайни мало-помалу добрались до большой бусины. Он перехватил четки и сунул куда-то в широкий рукав своего длинного одеяния, чего-то среднего между халатом и рясой, затем взял со стола чашу и вновь отхлебнул вина. Джарвис терпеливо ждал продолжения речей мудреца. Он уже не впервые общался с Анхорайни и знал, до какой степени бесполезно его торопить, а также перебивать.
Поставив чашу на стол, достойнейший утер губы и столь же неспешно продолжил:
– Как я уже говорил, замок демона сновидений, которого иногда зовут Элори Вил’айэном, является очень многим людям, хотя мало кто признается, что видел его хотя бы раз. Но увидеть во сне – одно, а перенестись туда, пусть даже в иллюзорной плоти – совсем иное. Попавший туда и побывавший на балу у Повелителя Сновидений, как правило, обречен. Единственный шанс – отвернуться, уйти, раскаяться… но люди не используют его. Тот же, кто побывал на балу дважды и трижды, будет являться в замок так часто, как сможет, – Анхорайни горестно развел руками. – Эти люди скорее умрут, чем признаются вам, что нога их ступала по полу Зала Зеркальных Колонн, а ноздри вдыхали дым дремотника, горящего в ароматических лампах. Новичка же, который по неопытности осмелится рассказать о своих ночных видениях, они будут порицать и презирать. Но взгляните внимательнее в их глаза! По масляниcтому блеску, по чуть расширившимся зрачкам, по взгляду, на миг застывающему и уходящему внутрь себя, вы отличите постоянного участника празднеств во владениях демона снов. Если и есть какое-то средство прекратить это, не губя самого человека – как губит Святое Дознание в Лаумаре, – то мне оно неизвестно, благородный оль-Меналиэй.
Анхорайни опять замолк и сделал еще один большой глоток из своей чаши. Когда он опустил ее на стол, Джарвис обнаружил, что емкость опустела. Подхватив глиняный кувшин, принц вновь наполнил чашу собеседника. Без вина старый руми – наполовину ученый, наполовину мистик, член ордена, уходящего корнями в глубокую древность – принципиально не общался на столь сложные темы, поэтому приходилось отбрасывать гордость и исполнять работу виночерпия. Анхорайни добродушно улыбался в пегую клочковатую бороду, глядя, как струя похожей на кровь жидкости наполняет его сосуд мудрости.
Джарвис тоже отхлебнул из своей чаши, наслаждаясь вкусом напитка. Честно говоря, сам он предпочитал золотые и розовые сорта. Но терпкий аромат и крепкость, разливающая огонь по жилам, придавали ощущение подлинности всему окружающему миру, делали его живым и вещественным, изгоняя из тела завораживающий ужас, испытанный в призрачных владениях Повелителя Снов…
– Если бы мы сейчас сидели у меня, а не в этом приличном заведении, то я показал бы вам весьма занимательный труд одного лаумарского монаха, – снова заговорил мудрец. – Монах этот лет восемьдесят назад был исповедником в одном из крупных храмов Кильседа. Ему удалось собрать и записать – разумеется, без упоминания имен, чтобы не нарушать тайну исповеди – довольно много разнообразных сведений о свойствах и особенностях Замка. На данный момент мой экземпляр – единственный, который не находится в распоряжении Святого Дознания, – горделиво добавил ученый. – Конечно, свидетельства эти весьма неполны, а главное, сильно искажены. Но соотносясь с другими существующими источниками, нетрудно установить, что именно меняют в своих воспоминаниях те, кто все же решился покаяться. Удивительно, но практически всегда приходится делать однотипные поправки, так что я склоняюсь к мысли, что рассказы очевидцев искажает не их личная воля, а некий постоянно действующий фактор…
Мудрец сделал еще пару глотков и внимательно посмотрел в окно. Джарвис проследил направление его взгляда и увидел, что на востоке, за башнями дворца Сурры, тьма приобрела слабый синеватый оттенок. Будто забеспокоившись, что солнце вот-вот выкатится из своего укрытия – хотя до рассвета оставался еще по крайней мере час – Анхорайни поднял чашу и опустошил ее залпом.
Джарвис поморщился. Учение, исповедуемое руми, запрещало им употреблять что-либо крепче местного слабого пива, «пока зеленую нить можно отличить от серой». А это значило, что через час, с восходом солнца, Анхорайни с сокрушенным видом произнесет «воля неба превыше воли земли» и побредет домой отсыпаться. Продолжить же мудрую беседу следующей ночью означало потерять деньги, уплаченные за проезд на «Черном лебеде», который отплывал сегодня днем, и вдобавок проторчать в Афраре лишних двенадцать или пятнадцать дней – корабли к Драконьим островам ходили не так уж часто, ибо родина Джарвиса давно уже не вела интенсивной торговли на алмьярско-герийском направлении. А деньги, вырученные от продажи Зеркала, имело смысл поберечь на то, чтобы заказать кому-нибудь из меналийских оружейников точную копию меча Индессы – иначе отец оторвет ему голову за утрату одной из священных реликвий долгоживущих…
Словно подслушав невеселые размышления принца, достойнейший Анхорайни хитро усмехнулся:
– Впрочем, из всех противоречивых описаний Замка складывается единая картина: происходящее там – нечто вроде карнавала, где настоящее лицо прячется за придуманной маской, то, каков человек на самом деле – за тем, каким он хотел бы быть… Каждому, попавшему в Замок, дано создавать эту маску простым усилием воли. Но даже одну и ту же личину не позволено носить слишком долго – Замок с легкостью меняет обличье и требует того же от своих гостей. Недаром его так и зовут – Замок Тысячи Лиц. И за переменой масок настоящее лицо и вовсе исчезает… – Анхорайни, не дожидаясь принца, плеснул себе еще вина, и Джарвис поразился: сколько же влезает в этого деда? Но невзирая на выпитое, взгляд мудреца оставался ясным и проницательным, а речь – связной и отчетливой.
– В странах Порядка принято считать, что в Замок Тысячи Лиц приходят за развратом – но на деле все сложнее… Как правило, туда попадают люди, которым не хватает праздника в обыденной жизни, для кого мечты и сны гораздо важнее, чем дневной вещественный мир. Герийский философ Кунар-эд-Видар в трактате «О природе снов», закончить который помешала его таинственная смерть, писал: «Но земному телу нет дороги в Замок. Лишь спящая душа проникает сюда, облекаясь здесь новой плотью и новым обликом, которые творит по своей или чужой воле. Поэтому-то достичь места сего может лишь человек с богатым воображением и безумной фантазией! Все, что можно представить себе, будет к твоим услугам – кушанья и напитки, наряды и танцы, радость же любви тела превосходит все мыслимое, ибо здесь нет боли. Но даже из тех, кто легко проникает сюда, лишь немногие могут вспомнить днем, что происходило с ними в стенах Замка.» Превосходное описание, однако почтенный эд-Видар, к сожалению, так и не сумел понять главного – в Замок действительно попадают лишь спящие души. Надеюсь, благородный оль-Меналиэй, вам ведомо древнее изречение вашего народа – «Сон разума творит чудовищ»? А теперь попытайтесь представить, каких невероятных чудищ способен породить сон человеческой души!
Окончив свой монолог, Анхорайни опрокинул в себя последнюю чашу вина и решительно встал – небо над башнями Сурры уже заметно посветлело. Но сделав всего пару шагов, он споткнулся и едва не рухнул на пол, лишь в последний момент уцепившись за край стола.
– Воистину права была великая Кирана даль-Хейви, когда сказала: «Глупца вино бьет по голове, мудрого же – по ногам», – произнес он сокрушенно. – Не будет ли благородный оль-Меналиэй столь любезен, чтобы помочь старому руми добраться до дому?