Свобода для Господа Бога
Шрифт:
Колониальные гарнизоны вселенского королевства почти опустели. Ряд недавно захваченных территорий за океаном оставлен войсками короля. Подобная численность армии была достигнута Его величеством путем невероятной концентрации всех мобилизационных возможностей планетарного государства, которые были не так уж и велики, учитывая, что призывали только свободных граждан, то есть едва ли два процента от общей численности годного к службе мужского населения.
Армия повстанцев по-прежнему оставалась почти вдвое больше, не хуже вооружена и все также полна решимости сокрушить государство
Но было одно «но»: стараясь перекрыть все побережье континента и не зная точного направления главного удара своего врага, Трэйт разделил свою армию. Пятьсот тысяч бойцов он оставил на зимних квартирах между Карабаном и Тысячеградьем, где-то под портом Стилли. Еще миллион – стояли под Бургосом, севернее великой столицы. А еще почти восемьсот тысяч штыков оказались размазаны по многочисленным гарнизонам от базальтовых мысов Рамаки до снежных вершин Карнадены.
Расчет маршала Трэйта строился на оборонительных линиях. Диктатор Республики и «Король рабов» прекрасно знал о зимних приготовлениях своего венценосного соперника. За месяц после отхода от побережья граница между центральными графствами Артоша, занятыми главными силами Армии Равных и провинцией Карабан, где высадился король, была превращена Трэйтом в сплошную укрепленную линию. Линия «Северный Карабан—Кобурн» – так назвал ее Трэйт. Свыше десяти тысяч орудий, взятых в захваченных арсеналах Арана и Артоны, размещенные в редутах укрепленной линии обороны, позволяли достигнуть потрясающей концентрации огня. А к десятому Фаменота за первой линией была выстроена вторая и начато строительство третьей.
Великий день десятого Фаменота начался с невиданной в истории планеты канонады. Сорок тысяч орудий короля против десяти тысяч стволов Верховного маршала. Оглушительный рев орудий звучал, не переставая, двенадцать часов, а затем смолк.
Редуты устояли, и в звенящей от ужаса тишине, поскрипывая новыми синтезированными в храмах сапогами, бесконечные цепи королевских мушкетеров, гренадеров, пикинеров и егерей, растянувшиеся на десятки километров, драгунские и уланские полки, эскадроны летучих гусар и тяжеловооруженной жандармерии двинулись на штурм укреплений «Короля рабов».
Битва закипела!
В крови и пороховом угаре, в свисте картечи и глухих ударах штыков, вонзающихся в плоть, минул первый день. За ним прошел и второй, сгинул третий.
В полдень четвертого дня Трэйт осадил своего огромного гнедого жеребца за третьей линией редутов. На этом участке, где всего двадцать минут назад окончилась ожесточенная атака королевских мушкетеров, теперь стало тихо. Трупы, живописно раскидав потроха и конечности по земляным насыпям, рвам и песчаным россыпям, покрывавшим контрэскарпы, устилали все вокруг почти сплошным ковром.
«Наши, королевские, снова наши, опять их», – считал Трэйт. Двадцать минут назад враг откатился назад.
За четыре дня кровопролитных боев Эшвен потерял больше солдат, чем за всю свою многовековую историю. Первая линия укреплений была смята и снесена генералами Бориноса, однако устояла вторая и была достроена третья. За клочок территории, разделяющий оборонительные укрепления Равных, Победоносный король
Семьсот тысяч трупов. Тонны свинца. Тонны крови.
Между тем, пользуясь почти неограниченными мобилизационными возможностями «рабской» Республики, сам Мишан Трэйт все это время готовил в глубоком тылу своих позиций армию возмездия – почти двухсоттысячный ударный корпус, свежий и не измотанный боями.
Трэйт еще раз осмотрел бесконечную линию истерзанных сражением укреплений. Рвы, земляные валы и цветастый палас из покрывших эти валы тел уходили вдаль настолько, насколько мог видеть глаз.
– Час настал, господа, – обернулся он к своим офицерам. – Трубите резерв!
Привыкшие за последние дни к определенному режиму боя, измотанные нечеловеческим напряжением собственных атак и слишком полным расслаблением после отката, королевские полки готовы не были!
Резервные колонны Трэйта врезались в них, как ударившая с плеча кувалда. Передовые королевские батальоны, сидевшие прямо на земле, опираясь на мушкеты, были настолько измотаны только что закончившейся собственной атакой, что, увидев приближающихся к ним цепи «равных», некоторое время просто тупо смотрели на них, не веря своим глазам.
Сервы? Атакуют?!
Многие из этих солдат только-только отмолились Господу Хепри за то, что он сохранил их жизнь в законченном кровавом штурме. Эти многие побежали просто от неожиданности, не сделав даже выстрела по наступающему врагу.
Внезапная и мощная атака мобильных многотысячных мушкетерских корпусов резервной армии пришлась на левый фланг. Ураганом она пронеслась по позициям, направленная не против, а вдоль всей вражеской линии, сметая с поля солдат Бориноса, не подготовившего за дни наступления ни укреплений, ни резервов. Подавляя сопротивление измотанного противника, свежие, численно превосходящие силы повстанцев перли на юг неудержимой миллионноногой лавиной!
Казалось, что еще несколько часов – Армия Свободы войдет в королевский лагерь на плечах сломленного врага.
Пятью километрами южнее Трэйта на линию укреплений смотрел Боринос.
Уже вчера стало ясно, что его полчища окончательно увязли в позициях маршала рабов. Множество сервских редутов пали, но ударная сила королевских дивизий иссохла на подступах к третьей линии обороны. Моральный дух упал, и издыхающая тень наступления обратилась для большинства в предчувствие страшного поражения, которое, судя по всему, не заставит себя долго ждать.
Вдали слева, на грани видимости его многократно клонированных глаз, из-за порохового тумана сомкнутыми колоннами с рабских укреплений сползали темные движущиеся массы.
Контрудар!
Впервые за дни кровопролитного сражения Боринос видел, как наступают сервы. И также впервые за это время он видел, как бегут с поля боя его ударные полки.
Подбежал адъютант:
– Ваше величество…
– Ну?
– Враг наступает!
Боринос медленно повернул голову и просверлил подчиненного долгим прищуренным взглядом, сулившим мало хорошего. По кому-то, подумал король, плачет грубо отесанный кол.