Свобода для марионеток
Шрифт:
– Что ж, американскую машину можно пережить, – облегченно засмеялся Егор. – Не было бы чего похуже.
– Главное, внимательно изучить договор, прежде чем подписывать. Кстати, ты говорила о трех присуждаемых премиях. Первая – финансирование фильма, а следующие две? – обратился Олег к разрумянившейся от разговора и выпитого коньяка Леле, ставшей, кажется, еще красивее от прилившей к лицу краски.
– Кажется, про остальные две не было написано ничего конкретного, но я считаю, что нас должна интересовать только первая премия. А ты, я смотрю, уже собрался и договор подписывать?
– Да-да, конечно подписывать, непременно! – поддержала мнение Инга. – Или мы не русские? Нам – или все, или ничего.
– Да, девочки, с вами не соскучишься. Как хорошо, что наши русские женщины самые красивые и умные! – Мужчины понимающе переглянулись друг с другом и подняли рюмки: «За наших женщин!»
Гости засиделись до полуночи и уже когда почти оделись, собираясь уходить, чтобы попасть в метро до закрытия, Лела хлопнула себя по бедрам и воскликнула:
– Самое главное чуть не забыла! Сроки!
– Что – сроки? – все три головы повернулись к ней за объяснением.
– Конкурс проводится один раз в год и сценарии должны предоставляться в срок с двадцать первого по тридцать первое января, поэтому на перевод остается совсем мало времени – это все-таки ни много ни мало, а восемьдесят страниц.
– Хм, – задумался Олег. – Кстати, о сроках. Когда американцы принимают решение, кто вышел в финал или кто выиграл приз?
– Вот это тоже странно – те же десять дней, но в феврале – с восемнадцатого по двадцать восьмое.
– Так у них что, только три недели на то, чтобы просмотреть все сценарии? Ведь это же огромная работа – внимательно прочитать такую массу литературы. Что-то здесь действительно не так, – повернулся Олег к Егору. – Во всяком случае, давайте сделаем последний рывок. Раз уж у нас в России ничего не получается, может, заграница нам поможет, как говорил незабвенный Остап Бендер бей. Хорошо, на этом закончили. Все детали и остальную мелочевку обсудим по телефону.
– Олег, пошли быстрее, а то опоздаем на последний поезд, – опять заторопила его Инга, нетерпеливо притоптывая на месте.
Гости быстро попрощались и ушли в леденящий холод. Хозяева проводили их взглядом из окна. Увидев, как те быстрым шагом направились к станции метро, оставляя после себя в воздухе теплое дыхание, превращающееся на морозе в белые подвижные облачка, только пожали плечами от удовольствия, что им не надо никуда спешить и, тем более, выходить из дома на такой жуткий мороз.
Со следующего дня все четверо активно включились в подготовительную работу по поиску подходящего переводчика, проверке его работы опытным редактором и отправке готового сценария за границу. Им было важно не упустить свой, как всем казалось, последний шанс, и положить давно родившийся сценарий в обговоренные правилами конкурса сроки на стол американской комиссии.
Когда толстый пакет бандероли с наклеенными марками и проштампованный, согласно правилам, скрылся в окошечке почтового отделения, все участвующие в необычном и чуть ли не авантюрном проекте суеверно постучали по дереву: тьфу, тьфу, тьфу, и стали ждать, что же из их усилий получится.
Лос-Анджелес. Начало проекта
На северо-западе Лос-Анджелеса, на Грин Стрит 20, в рабочем кабинете ничем не примечательного трехэтажного дома, приютившегося сбоку от более роскошных соседних особняков, сидели за столом, стоящим вплотную к окну, двое мужчин. Один из них, пятидесятидевятилетний Майк Адамс, всю жизнь проработавший продюсером кинокомпании Холлин продакшн филм, вальяжно развалился на стуле.
Он родился и вырос в штате Монтана, на самой границе с Южной Дакотой, бывшей когда-то резервацией индейцев. Его отец перенял профессию своего отца, деда Майка, и пас огромные стада коров для хозяев. Майк жил с матерью в небольшом городишке, видел отца не чаще пяти-шести раз в год, когда тот приезжал в город по делам владельца ранчо и завозил семье небольшие деньги, чтобы те не умерли с голода до следующего приезда.
Маленький Майк очень гордился отцом – тот въезжал в город в коричневых кожаных штанах с бахромой и желтом плаще с множеством карманов. На голове у него всегда красовалась широкополая шляпа, к седлу приторочено лассо. Только с годами Майк понял, что яркая экипировка была мишурой, под которой скрывался самовлюбленный эгоист, думающий только о себе и своем комфорте. Семья ему нужна так же, как красивая одежда – показать, что у него есть то же, что у других. У Майка открылись глаза на никчемность отца после того, как он стал замечать, что, уезжая, тот все чаще оставлял не деньги, а синяки на теле жены. Майк любил мать, но вступиться за нее по малолетству не мог, поэтому молча переживал страдания забитой женщины, затаив злость на отца. С этих пор его перестал радовать ковбойский вид отца, мальчик мечтал быстрее подрасти, уехать из города, забрать с собой мать и оградить ее от ставших регулярными побоев.
Будучи подростком, он пришел с приятелями на новый, никогда доселе не виданный в городе аттракцион – кино. Фильмы крутили чуть ли не на улице, поставив в полуразрушенном сарае перед натянутой простыней стулья для зрителей. Это была первая встреча с кино, которая потрясла мальчишку намного больше, чем развенчание мифа о романтической профессии отца-ковбоя. Через два года в городке открыли настоящий кинотеатр. Майк не пропускал ни одного фильма, зарабатывая на билеты мытьем машин или чисткой грязных ботинок у проезжающих через город туристов. В пятнадцать лет парнишка повесил на грудь мешочек с накопленными тридцатью долларами, сел в поезд, ехавший в Калифорнию, и навсегда распрощался с полунищим детством.
Майк уже знал, что в соседнем с Лос-Анджелесом Голливуде сосредоточена вся киноиндустрия Америки, с павильонами, съемочными площадками, студиями. Он хотел сам научиться делать фильмы. Другой мечты, как стать богатым, у него ни тогда, ни потом не было.
Сегодня, спустя более сорока лет, Майк сидел в собственном офисе, стоящем почти в центре Голливуда, городе, притягивающим любого человека, принадлежащего к кино. Он достиг мечты – стал богатым, делая фильмы. За эти годы Майк Адамс неузнаваемо изменился, превратился из полуголодного мальчишки в преуспевающего бизнесмена, известного продюсера, но не изменил ковбойскому стилю одежды, который навсегда врос в него яркой картинкой сидящего в седле отца в желтом плаще. Кожаные штаны, правда, он давно сменил на дорогие джинсы, заправленные в короткие ковбойские сапоги с причудливым рисунком, на столе перед ним лежала темно-серая фетровая шляпа с большими полями – одна из самых дорогих, какие только можно купить в лучших магазинах головных уборов.
Напротив Майка сидел Джек Салливен, сорокадвухлетний импозантный мужчина. Его темные густые волосы тщательно расчесаны на пробор, на собеседника смотрели, не отрываясь, внимательные темно-синие глаза. Мужчины вместе работали последние десять лет – с тех пор, как в далекой Европе произошли значительные политические перемены, коснувшиеся и американцев. В отличие от собеседника, Джек одет в строгий, антрацитового цвета костюм, отливающий серебром, светло-голубую рубашку и темно-синий, с еле видными серыми разводами, галстук. Над черными кожаными туфлями виднелась полоска тонких черных носков. Официально Джек считался сопродюсером фильмов, которые они с Майком отбирали на конкурсной основе. Об основной работе мало кто знал или даже догадывался…