Свобода и любовь (сборник)
Шрифт:
В эти часы усталости физической, упадка сил, после дневного напряжения она себя чувствовала особенно одинокой, покинутой, никому не нужной. И звала его, тянулась к нему душой…
«Сенечка! Сенечка! Неужели не чувствуешь, как мне одиноко? Как больно… Как страшно одной.
Зачем, ты ушел совсем? Неужели ты не мог остаться возле меня как друг, только как друг? Ты бы мог отдать той все, всю свою заботу, нежность, свои ласки, а мне оставить чуточку тепла, просто человеческого тепла…»
Она писала это по ночам, но писем этих не отсылала. Ей просто надо было кому-нибудь пожаловаться, «поныть». Это облегчало. И пока писалось, верилось, что мешали
В такие минуты Наташа забывала про то, что было; забывала, что и при нем душе было странно холодно и одиноко, что приходилось стоять одной перед лицом жизни, быть всегда сильной, всегда несущей. Она забывала, что его присутствие требовало двойного напряжения, что она уставала, выбивалась из сил и облегченно вздыхала, когда он уходил, чтобы без помех отдаться своим думам, своему настроению…
Это Наташа забывала. Ощущался ярко, отчетливо лишь холод одиночества, покинутости…
«Я точно вдова, – писала она ему, – я хожу по тем же местам, где мы, когда-то еще только «друзьями», ходили с тобою и где мы работали, думали и чувствовали вместе. Разве тогда, в те дни, мы не были одна душа? Разве не наша неповторимая близость зажгла нашу страсть?… А теперь я часто готова жалеть, зачем пришла страсть? Зачем вмешалась в то светлое, окрыленное счастье, что давала нам дружба? Если б мы остались только друзьями, ты бы не ушел от меня, Сеня».
Но бывали и часы острого безверия в прошлую близость, часы, когда подступала горечь накопленных в сердце обид и когда прошлое счастье представлялось обманным…
«Разве он любил меня? Разве это любовь, так, как я ее понимаю? – мучилась Наташа в эти часы. – Если б любил меня, Наташу, разве мог бы он так легко, так просто выбросить меня из своего сердца, из души?… Разве он мог бы не чувствовать, не видеть, как мне больно? Не было близости, не было понимания… Близость я сама выдумала, цеплялась за нее, создавала искусственно… А сколько сил ушло на ее обманчивое созидание! Сколько энергии, времени…» Становилось досадно и горько, обидно. Вспоминалось, как в эти годы страдала ее работа, страдало косвенно то дело, которому она служила. Приходилось передавать другим ответственную работу, чтобы быть свободной для него, приходилось пропускать важные собрания, опаздывать.
Страдала ее репутация «исполнительного» работника, ее неаккуратность вызывала упреки, нарекания…
И задним числом она упрекала его, говорила мысленно всю правду, все, что скопилось в душе за прежние годы…
И в ее комнате холостой женщины среди книг и груд бумаг стояла его карточка. Старая. Он подарил ее еще тогда, когда между ними «ничего не было». Вскоре после их встречи на литературном вечере.
Они знали друг друга только по имени. Она была его «последовательницей» и успела выпустить ряд брошюр, где популяризировала его теорию.
– Вы знаете, кто сегодня здесь? – спросил ее тот, кто был в те дни близким ей человеком. – Ваш обожаемый Семен Семенович.
– Правда? Покажите, покажите мне! Где? Я хочу его видеть. – Она вся засветилась внутренней радостью и стала похожа на девочку. – Покажите же скорей.
– Почему вы так волнуетесь? Боюсь, что вы разочаруетесь. – Задетый ее радостью, «близкий человек» пробовал охладить ее пыл. – Он бесцветный, а уж как мужчина…
– При чем тут мужчина? – Наташа нетерпеливо повела плечами. – Как глупо!
– Если вам интересно, извольте. Приведу его вам.
«Близкий человек» ушел. А Наташа стояла и ждала. Внутренне улыбалась и трепетала. От любопытства, от радости, что узнает и увидит живым того, кто был ей таким близким по мыслям.
Она заметила, как Семен Семенович упирался, когда его тащили к ней под руку, и это ей показалось забавным и трогательно-милым.
«Он» – и вдруг стесняется?… Она всегда чувствовала, что Семен Семенович прелесть. Смешной, неуклюжий, детский какой-то и ужасно трогательный.
Она любила вспоминать эту первую встречу и весь двухлетний период их нарастающей дружбы, пока еще «ничего не было».
Период, весь овеянный ароматом весеннего неосознанного счастья.
Тогда да, тогда она не была одинока. И чувствовала себя такой бодрой, такой сильной, все преодолевающей, верящей в свои силы… И тогда были заботы, неприятности, даже горе, но все скрашивала, смягчала светлая, клокочущая, ликующая радость…
Борьба? Препятствия? Ничего не было страшно, дорожка жизни смело взбегала на крутизну горы, вилась, манила выше, выше…
– Как вы можете жить так одиноко? – удивлялись ее друзья, чаще женщины. – Без семьи, без близкого человека?
С «близким человеком» она порвала неожиданно, несвойственно ей резко.
– Вам не тяжело одной, не грустно?
Она смеялась в ответ. Нет, ей не грустно. Ей радостно, что она снова одна, свободна, что ее крылья не связаны «переживаниями», что она «холостая женщина». Она и дело. Больше ничего не надо. Жизнь полна. Жить хорошо, заманчиво хорошо.
И потом, что значит одна? Разве у ней нет милых, близких друзей? Когда она говорила о милых, близких друзьях, она всегда подразумевала его и его семью: жену, ребят. Она любила их всех, как часть его. Что же, что в Анюте, в его жене, много бабьего? Что же, что она совсем не понимает холостых женщин, что она порою коробит Наташу своим мещанством? Зато она добрая и простая… Что на уме, то и на языке. И обожает мужа, молится на него… Наташа ее в этом понимала. Как же его не любить? Такой светлый, чистый и такой «настоящий мыслитель».
Анюта любила показывать Наташе свое семейное счастье, поддразнивать ее.
– Жалко мне вас, голубушка. Все одна, без мужа, без опоры в жизни… Конечно, я знаю, не всем попадаются такие мужья, как мой Сеня. Замужество не всегда бывает сладким. Но когда двенадцать лет, как мы с Семеном Семеновичем все еще переживаем медовый месяц, тогда невольно жалеешь таких, как вы, одиноких, как будто никому не нужных женщин… Представьте себе, голубушка, Сеня до сих пор в меня влюблен. Не верите? Ну, вот вам факт! Конечно, этого не рассказывают, но вы свой человек. – И затем следовала интимная подробность супружеской жизни Семена Семеновича, долженствующая убедить Наташу о влюбленности его в свою супругу.
Наташу интимности коробили. Она обрывала их. В ней подымалось странно гадливое чувство не только к Анюте, но и к самому Семену Семеновичу. Образ «законного супруга» заслонял милое лицо «мыслителя-друга». И временно, пока не сглаживалось впечатление от рассказов Анюты, Наташа от Семена Семеновича сторонилась.
Иногда ей казалось, что Анюта нарочно рассказывает «такое», чтобы мучить Наташу, как будто даже привирает.
Но все эти мелкие уколы жизни были пустяками. Их так быстро сглаживала, залечивала та окрыленная радость, какую рождала их растущая близость. Эта близость окрыляла в работе. Эта близость помогала бороться за свое место в жизни. Эта близость освещала одинокие часы в комнате холостой женщины…