Свобода Маски
Шрифт:
— Хадсон… вернись в постель, успокойся.
— Успокоиться? Я уже четвертую ночь вскакиваю из-за этого посреди ночи! Я сижу здесь, вот в этом стуле, и смотрю, как ты спишь, а сам думаю о том, что мой друг лежит где-то мертвый! Эбби… он уже должен был вернуться. Одному Богу известно, почему он решил остаться там так надолго без какой-то… если только что-то не….
— А как долго его уже нет? В самом деле, настолько долго?
— Больше чем два месяца прошло с момента его задания. Исключая путь туда и обратно, ему бы потребовалось не более пяти дней, чтобы обойти там все кофейные дома и таверны — чего бы он, зная его, делать все равно не стал — и… ты ведь
— Я вижу, к чему ты клонишь, но нельзя исключать возможности.
— Возможности чего?
— Что, мой дорогой Хадсон, потеря бороды, похоже, забрала с собой и часть твоей чувствительности, и тебе в голову не приходит, что он мог повстречать девушку и влюбиться. Может быть, это та самая Пандора Присс и была. Возвращайся в постель, мне не терпится обвиться вокруг тебя.
Но Хадсон был полон решимости на этот раз не дать столкнуть свой вагон с дороги. Он сказал:
— Мэтью Корбетт влюблен только в одну девушку: в Берри Григсби. О, ему не удалось провести меня ни на одну чертову секунду! Ни одна женщина, какая бы красивая ни была, не сможет сбить его с ног и поставить перед собой на колени, потому что у Берри Григсби он уже сидит на заднице перед ее любовным заборчиком. И никак не может собраться с мыслями и перепрыгнуть. Но… я думал об этом последние несколько ночей и не хотел преследовать его. Я думал, дам ему еще пару дней. А потом еще и еще, но хватит. Я собираюсь навестить Берри завтра и узнать, не слышала ли она от него что-нибудь. Если нет, я спрошу в «Галопе». Если действительно никто ничего не знает, я сам отправлюсь в Чарльз-Таун на следующем же корабле, найду этого мальчишку и обучу его писать письма даже с сапогом в заднице! Черт, почему я не поехал с ним, Эбби? Почему?
— Потому что, — сказала она, и голос ее звучал освежающим лимонадом в душную ночь. — Мэтью может приходиться тебе кем угодно: другом, партнером по работе, но он не твой сын, и ты никак не можешь уберечь его от опасности. Ни ты, ни мадам Герральд. Мэтью гордится тем, что он профессионал. И ты тоже должен оказать ему эту честь. А теперь иди в постель, я настаиваю на твоей компании на полсвечи перед рассветом.
Она была достаточно настойчива, чтобы победить в этой схватке, но основного вопроса это не решило. С первыми лучами утреннего солнца Хадсон был одет и, оставив Эбби за завтраком в настроении, походящим на тропическую бурю за то, что он пренебрег ее мнением, вышел за дверь и отправился по Куин-Стрит к дому Мармадьюка Григсби, городского печатника и родного деда Берри.
Его мощный стук в дверь был настолько громким, что из-за него переполошились и залаяли собаки. На реке позади него господствовал легкий туман, в котором мелькали маленькие рыболовные суда, перемещающиеся назад и вперед, как старые вдовствующие дамы в белых вуалях в поисках женихов.
Круглолицый и большеглазый вестник последних новостей в городе — в этом месяце его газета все еще называлась «Уховерткой», однако в следующем могла сменить название в угоду очередной прихоти своего хозяина — появился на пороге в своей полосатой ночной сорочке, его странное, непропорционально круглое лицо с сильно выдающимся вперед лбом, все еще было примятым от сна. Пожилой джентльмен начал сутулиться так сильно, что вскоре без труда сумел бы уткнуться зубами в коленную чашечку Хадсона, его водянистые глаза, казалось, готовы были недопустимо далеко вылезти из глазниц — словно это был некий прибор для измерения расстояния, расположенный под густыми белыми бровями.
— Божья милость, Грейтхауз! — послышался голос, скрипучий, но громкий. — С чего так молотить в мою дверь с утра пораньше?
Единственный клок волос, венчавший его лысую голову, поднялся дыбом, как струйка дыма от пожаров в войне с ирокезами.
— Мне нужна информация. Ты или Берри слышали что-нибудь
— От Мэтью? Грейтхауз… нет… о, Господи, петухи-то хоть уже кричали, или все еще зевают на заборах?
— Уже не настолько рано. Так что вытряси сон из своего мозга. Мэтью нет уже больше двух месяцев. Я не слышал от него ни слова, и я хотел бы знать, может…
— Мы тоже не слышали, — ответила молодая девушка, появившаяся в коридоре, и стала в дверном проеме комнаты прямо за спиной своего деда. — А должны были? — в ее голосе было слишком много холода для столь теплого летнего утра, и Хадсон знал, что, что бы ни произошло между Берри Григсби и Мэтью после их злоключения на Острове Маятнике, это было явно не к добру.
— Я полагаю, нет, — ответил Хадсон после недолгой паузы. — Просто Мэтью уезжал отсюда по весьма пустяковому делу. Это не должно было занять так много времени.
— Хм, — только и сказала она. На вид девушка была все еще далека от беспокойства, когда приблизилась к входной двери и показала себя во всей красе в сероватых лучах утреннего солнца.
Хадсон не имел понятия, как это прекрасное существо могло ходить в родственниках у столь непривлекательного Мармадьюка Григсби. Она была высокой и держалась горделиво. Румяная, голубоглазая. Прекрасные медно-красные локоны фигурно падали на плечи, щеки были припорошены россыпью веснушек. Хадсон припоминал, что ей недавно исполнилось двадцать лет, то есть, она была в самом подходящем возрасте для женитьбы, и он знал, что эксцентричный коронер — король костей на чердаке Сити-Холла Эштон Мак-Кеггерс — явно рассматривал ее в таком качестве. Все вопросы, которые Хадсон задавал Мэтью по поводу Берил Григсби оставались без ответа, и Грейтхауз решил, что своим мрачным молчанием его друг показывает, что тема эта — запретна. Неважно, что Мэтью и Берри вместе несколько раз обманывали смерть, стороннему наблюдателю могло теперь показаться, что они расквитались друг с другом. Должно быть, щекотливая ситуация для этой девушки, подумал Хадсон, учитывая, что после всего, что случилось, Мэтью продолжает жить от нее всего в двух шагах.
Раньше жил, тут же подумал он. А затем: Хватит.
— Что-нибудь еще? — поинтересовалась Берри, оттеснив деда от входа и положив руку на входную дверь.
Хадсон не знал, почему, но каждый раз, когда он оказывался в присутствии этой юной дамы, он задумывался об особенном времени года, которое в народе называлось «индейским летом» — то была интересная комбинация солнечного тепла и бодрящей прохлады, которые приходили и уходили, предвещая друг друга. Что-то в том, как смотрели ее глаза, как поблескивали красные яркие ленты в волосах, похожие на первые яркие осенние листья на Манхэттене… наводило на мысль об этом времени — слегка тоскливом, но дающим множество надежд и одновременно напоминающем о том, сколько всего уже миновало и сколько было упущено. В голосе девушки сейчас был холод, который прикрывал сломленный дух. Она не хотела больше иметь никаких дел с Мэтью, и даже последний тупица мог бы почувствовать это по тому, как она держалась.
— Больше ничего, — ответил Хадсон.
— Тогда хорошего вам дня, — сказала она. Он решил, что даже справляться о благополучии Мэтью или о возможных новостях о нем было выше сил этой девушки.
Грейтхауз кивнул и направился прочь, а Берри уже начала закрывать дверь, когда вдруг остановилась и сказала тем же замораживающим тоном:
— Когда найдете мистера Корбетта, можете передать ему, что я и Эштон обсуждали свадьбу.
— Хорошо, — ответил Хадсон, снова разворачиваясь, чтобы показать ей во всей красе выражение своего лица, которое было таким кислым, как будто ему пришлось жевать лимон. — Я уверен, что вы будете очень счастливы вместе среди всех этих…