Свобода
Шрифт:
— Может, останешься на ночь и поедешь с утра? — спросила она.
Он улыбнулся, как бы отказываясь удостаивать ответом подобный вопрос.
— Серьезно, — сказала она. — Идет дождь, скоро стемнеет.
— Без шансов, — ответил он. — Прости. Тебе нельзя доверять. Придется тебе с этим жить.
— Ха-ха, — сказала она. — Почему ты не поешь? Я хочу тебя послушать.
Чтобы угодить ей, он спел «Тенистую рощу». Вопреки всем ожиданиям, Ричард отлично пел, а размеры его грудной клетки позволили бы ему сдуть весь дом.
— Ясно, — сказала Патти, когда он допел. — Так мне ничуть не легче.
Но
— Хватит! Остановись! Пожалуйста! Хватит! Остановись! Пожалуйста!
Но он продолжал петь, не обращая на нее ни малейшего внимания, и она вдруг почувствовала себя такой одинокой и заброшенной, что разразилась рыданиями, и под конец он был просто вынужден отложить гитару — было видно, что его ужасно взбесило это вмешательство! — и попытаться, без особого успеха, успокоить плачущую Патти.
— Вот твои сэндвичи, — заявила она, пихая пакет ему в руки, — а вот дверь. Мы договорились, что ты уходишь, так уходи. Быстро! Уходи! Прости, что попросила тебя спеть, во всем снова виновата я, но давай не будем снова наступать на те же грабли, ладно?
Он набрал воздуха в легкие и выпрямился, будто намереваясь сделать официальное заявление, но вместо этого снова опустил плечи, и то, что он собирался сказать, выскользнуло из него непроизнесенным.
— Ты права, — сказал он раздраженно. — Мне это все ни к чему.
— Мы же все отлично придумали, правда?
— Правда.
— Так иди же.
И он ушел.
А она всерьез занялась чтением. Вначале — стремясь убежать от реальности, затем — чтобы найти помощь. К тому времени, когда Уолтер вернулся из Саскачевана, она расправилась с «Войной и миром», потратив на это три дня лихорадочного чтения. Наташа обручилась с Андреем, но ее развратил мерзавец Анатоль, и Андрей в отчаянии уехал, был смертельно ранен в бою и умер вскоре после того, как простил выхаживавшую его Наташу, после чего старый добрый Пьер, который успел в плену многое обдумать и повзрослеть, выходит на сцену и вручает себя Наташе в качестве утешительного приза; затем на свет появляется множество детей. Патти чувствовала себя так, как будто за эти три дня прожила целую жизнь на ускоренной перемотке, и когда ее собственный Пьер вернулся из чащи сильно обгоревшим, несмотря на истовое обмазывание кожи солнцезащитным кремом, она была готова попробовать вновь полюбить его. Она встретила его в Дулуте и выслушала отчет о трех днях, проведенных с природолюбивыми толстосумами, которые, по всей видимости, распахнули перед ним свои кошельки.
— Невероятно, — сказал Уолтер, увидев недостроенную веранду. — Прожил здесь четыре месяца и не нашел времени на последние восемь часов работы.
— Его, наверное, уже тошнило от леса, — заметила Патти. — Я ему сказала, чтобы ехал в Нью-Йорк. Он написал тут замечательные песни. Он уже был готов уезжать.
Уолтер нахмурился:
— Он тебе играл?
— Три песни, — ответила
— Хорошие?
— Прекрасные.
Она пошла вниз, к озеру, Уолтер за ней следом. Держать дистанцию было нетрудно: они лишь первое время были одной из тех парочек, что лижутся при каждой встрече.
— Вы тут нормально уживались? — спросил Уолтер.
— Немного неловко было. Хорошо, что он уехал. В один из вечеров мне пришлось даже выпить большой стакан хереса.
— Ничего страшного. Один-то стакан.
Частью заключенной Патти с собой соглашения было не лгать Уолтеру даже по мелочам; не произносить ни одного слова, которое нельзя бы было счесть правдивым.
— Я постоянно читала, — сказала она. — Лучше «Войны и мира» мне в жизни ничего не попадалось.
— Завидую, — ответил Уолтер.
— Чему?
— Впервые читать эту книгу. Читать целыми днями.
— Это было здорово. Она меня как будто изменила.
— Ты, кстати, и правда немного изменилась.
— Не к худшему, надеюсь?
— Нет. Просто изменилась.
Той ночью она сняла пижаму и с облегчением обнаружила, что после всего пережитого хочет его больше, а не меньше. Заниматься с ним сексом было приятно. Не так уж и плохо.
— Надо бы почаще это делать, — сказала она.
— Когда захочешь. Честное слово — в любое время.
Тем летом они пережили что-то вроде второго медового месяца, питаемого ее раскаянием и сексуальной обеспокоенностью. Она изо всех сил старалась быть хорошей женой и угождать своему замечательному мужу, но в подробный отчет о ее трудах на данном поприще следовало бы включить электронные письма, которыми они с Ричардом принялись обмениваться через несколько дней после его отъезда, и разрешение долететь до Миннеаполиса и отправиться с ней на Безымянное озеро, пока Уолтер принимает очередных важных гостей в заповеднике, которое она умудрилась ему дать несколько недель спустя. Письмо с данными о рейсе Ричарда, как и все предыдущие, она немедленно удалила, но сначала запомнила номер рейса и время прибытия.
За неделю до его приезда она в одиночестве отправилась на озеро и предалась там безумию — по вечерам она напивалась, затем трезвела от приступов паники и угрызений совести, потом спала допоздна, читала, пребывая в странном подобии спокойствия, затем вскакивала и битый час мерила шагами комнату, пытаясь решить, звонить ли Ричарду, чтобы все отменить, и наконец откупоривала бутылку, чтобы отодвинуть момент принятия решения еще на несколько часов.
Оставшиеся дни постепенно подошли в концу. В последний вечер она напилась до тошноты, заснула в гостиной и очнулась только перед рассветом. Чтобы унять трясущиеся руки и позвонить Ричарду, ей пришлось лечь на так и не выровненный кухонный пол.
Ей ответил автоответчик. Ричард рассказывал, что снял новую квартиру, поменьше, расположенную в нескольких кварталах от предыдущей. Это жилье представлялось ей увеличенной версией черной комнаты в квартире, где они жили с Уолтером. Она снова набрала его номер и снова услышала автоответчик. Она набрала еще раз, и Ричард поднял трубку.
— Не приезжай, — сказала она. — Я не могу.
Он промолчал, но она слышала его дыхание.
— Прости.
— Может, перезвонишь через пару часов? Утром ты можешь передумать.