Свободна

Новый Орлеан

Лето 1841 года

Дом на Королевской улице выглядел не менее ухоженным, чем любой другой в Новом Орлеане. Чугунный орнамент украшал ворота в небольшой сад, где обильно цвели алые и лиловые гортензии. Внутри никогда не случалось шумных вечеринок, а масляные лампы всегда гасли в подобающий час. Медового цвета краска выдавала хороший вкус владельцев, как и скромные, но модные наряды обитательниц.

И все же этот дом не принадлежал

— Тебе не стоит обращать внимания на этих дам.

Быстрыми и уверенными пальцами Альтея заплетала Патрисии волосы, не прерывая разговора. Патрисия была дочерью Альтеи, хотя та не позволяла на людях называть себя мамой. В последнее время Патрисия не утруждалась этим обращением и наедине тоже.

— Просто они нам завидуют, все до единой. Как думаешь, почему они сами не обзаведутся платьями из настоящего парижского атласа? Потому что они бедны. А мы с тобой — мы никогда не будем бедными.

— Нас и не обвиняют в бедности. Они говорят, что мы продаемся и покупаемся.

Альтея сжала плечи Патрисии, сминая тонкий хлопок сорочки.

— Мы свободные цветные женщины, — тихо проговорила она. — Мы никогда не окажемся в рабстве. Никогда.

Патрисия видела на дамбе рабов, не имеющих даже шляп и платков, чтобы укрыться от палящего солнца; их кожа блестела от пота, а надсмотрщики бранились, принуждая их трудиться еще усерднее. Она видела девочек младше ее самой, на четвереньках оттирающих полы веранд, с костяшками пальцев, побелевшими и растрескавшимися от щелока. Она видела шрамы на запястьях и лодыжках, уродливые багровые рубцы, оставшиеся от кандалов. И она знала, что подобные жестокости творятся во всех ухоженных домах Французского квартала, всего Нового Орлеана, по всем южным штатам. Нет, Патрисии и Альтее повезло куда больше, чем прочим цветным.

Но цветная женщина, даже если она не рабыня, не может быть по-настоящему свободной. И Патрисия с матерью не были исключением — хотя они и жили в роскоши, которую им обеспечивал состоятельный белый мужчина, но зависимость от него держала их в неволе так же крепко, как самая прочная цепь.

Волосы Патрисии были уложены в замысловатую прическу, и теперь Альтея обращалась с ней, словно с хрупкой стеклянной безделушкой, чтобы не испортить плоды своих трудов еще до бала.

— Даже и не думай ложиться — сомнешь волосы, — напомнила она, свободно повязав кружевной шарф на голове дочери. — Завтра сможешь отсыпаться хоть весь день до самого вечера, если устанешь.

Патрисия только кивнула: вот уже не первый месяц у нее имелось не менее интересное занятие на то время, которое ее мать посвящала полуденному сну.

Когда Альтея оставила ее одну, она посмотрела на часы на каминной полке. Мистер Бруссард привез их в подарок из своего последнего путешествия в Европу — в подарок ей, а не ее матери. Этот знак внимания разозлил Альтею, и она еще неделю разговаривала с дочерью в резком тоне. Патрисия предполагала, что именно поэтому ее выводят в свет еще этим летом, а не следующим, когда ей исполнится шестнадцать.

«Как будто мне нужна эта уродливая штука!» — подумала девушка, глядя на бронзовых нимф, окружающих циферблат.

Создатель часов не пожалел усилий, чтобы выставить напоказ неприкрытые груди каждой нимфы.

«Как будто мне нужны знаки внимания от мистера Бруссарда!»

Разумеется, и Альтея, и Патрисия знали, что ее желания не имеют значения.

Как только прошло двадцать минут, Патрисия встала, быстро накинула простенькое ситцевое домашнее платье и сунула ноги в тапочки. Ступени скрипели, пока она торопливо спускалась по лестнице, но это ее не беспокоило. Альтея, как и большинство свободных жителей Нового Орлеана, спала крепко. Июньская жара и влажность казались столь изнурительными, что люди, имеющие возможность распоряжаться своим временем, даже и не пытались заниматься днем чем-нибудь помимо сна. Весь город затих, и проскользнуть незамеченной не стоило никакого труда.

На цыпочках Патрисия прокралась от черного хода в тень широких блестящих листьев магнолии. Она все еще моргала, ослепленная солнцем, когда из этой темноты протянулись две руки и схватили ее.

— Амос, — успела прошептала она, прежде чем их губы соприкоснулись.

Они вместе опустились на колени, сжимая друг друга в объятиях. Руки Амоса были сильными, едва ли не требовательными, но после нескольких первых жадных поцелуев он отстранился. Они улыбались друг другу — как обычно, успех побега вскружил им головы.

— Выглядит чудно, — заметил он, одним пальцем приподняв краешек ее кружевного шарфа, чтобы взглянуть на замысловатую прическу под ним. — Жаль, я не смогу увидеть тебя вечером, когда ты оденешься так красиво.

— Мне тоже жаль.

Патрисия прижалась к его широкой груди. Труд в кузнице сделал его мышцы твердыми, как строевой лес. От него пахло золой и лошадьми, грубым, грязным реальным миром, от которого она была укрыта всю свою жизнь.

Но запах не казался ей неприятным. Одежда Амоса пропахла его работой, и это напоминало ей, что, несмотря на нищету, он свободнее, чем она станет когда-либо.

Бывший хозяин Амоса среди достойнейших жителей Нового Орлеана почитался за человека мягкого и глуповатого и служил предметом насмешек благопристойных белых дам, готовых удалиться на другую сторону улицы, только бы не идти рядом с женщиной, подобной Альтее. Этот хозяин позволил Амосу выучиться на кузнеца, а затем сдавал его внаем другим людям за умеренную плату. Многие рабовладельцы поступали так с обученными ремеслам невольниками, но Амосу позволялось оставлять себе часть заработка. А он оказался настолько умелым и работал так много, что всего лишь за несколько лет скопил нужную сумму для выкупа собственной свободы. И хозяин на это согласился! Городские сплетники не могли найти объяснения подобной причуде.

— Насчет этого сегодняшнего приема, — внезапно произнес Амос. — Они ведь не принимают решения сразу. Это случится не так скоро.

Патрисия пряталась от суровой правды, сколько могла. Но теперь пришло время взглянуть ей в лицо.

— Нет, наверное, никто не будет искать моего расположения этой же ночью. Но это случится, Амос, еще до конца сезона. Какая разница, наступит это время сегодня или два месяца спустя?

— Два месяца с тобой много для меня значат. Особенно если это будут последние два месяца, которые нам остались.