Как ни странно, визу Оленьке дали без всяких проблем, да еще и на целых полгода. Вот только оказалась она к этому абсолютно не готова. Теперь, когда поездка в Италию стала реальной, она разволновалась. Бродила по дому, как неприкаянная, поднимала разбросанные детские вещички, мягкие игрушки, мужнины носки – он, когда собирался по утрам, всегда опаздывал и метался по квартире разъяренным львом в поисках того, что каждый вечер Оленька гладила и складывала для него на одном и том же месте на протяжении уже нескольких лет. Подходила к окну, возила пальчиком по стеклу, смотрела на привычный двор и удивлялась самой себе – ведь придется лететь, раз дала согласие, и виза есть, и куплен на ее имя билет, и забронирован в отеле номер. Но как же она полетит? Оставит мужа, малышку – за время своей беременности и этих первых младенческих месяцев Ольга абсолютно перестала воспринимать себя как самостоятельное существо, границы ее тела будто бы стерлись, она ходила по квартире бесконтурная, расползшаяся, как голограмма, с подрагивающими радужными краями. Мысль о том, чтобы даже всего на несколько дней покинуть малышку мучила ее столь сильно, что заболевала голова и ныла грудь – Ольга перестала кормить дочь на прошлой неделе и ощущала удивительную пустоту. Вчера, когда курьер привез из визового центра ее паспорт, она весь вечер ждала мужа и ловила в стеклянных
поверхностях кухни свой взгляд – испуганный и виноватый. Но муж пришел в хорошем настроении и заразил ее своим весельем, кажется, он и правда был рад отпустить ее, и родители шумно обрадовались в телефонной трубке, пообещав забрать малышку к себе на время отсутствия. Да что же в самом деле – всего три ночи, даже не неделя… В аэропорту, уже в ожидании посадки, Оленька начала задыхаться – распласталась в кресле, как медуза, выброшенная штормом на берег и вяло шевелила конечностями. Физически ныла грудь и такая тоска захлестнула ее, при мысли о теплом розовом человечке, сучащем ножками в кроватке за так много-много километров от нее, что из глаз тихо покатились слезы. Она сидела бледная, дикая, в светлом плохо отстиранном платье, обнимая тряпичную сумку и представляла, что вот сейчас приедет муж, и скажет: «ну, хватит, пошутили и будет – поехали домой» и обнимет ее за плечи крепкой рукой и вернет ее обратно в родной герметичный мир. В плотно закрытой капсуле лайнера ей стало чуть лучше, так, что она достала из сумки брошюру с программой конференции, посвященной открытию в Complesso del Vittoriano выставки «Королева модерна», где она должна будет прочитать выдержки из своей двухгодичной давности диссертации, посвященной творческому пути Тамары Лемпицкой. Стандартная программа: первый день – конференция с перерывом на обед и кофе-брейк, вечером фуршет и ночная автобусная экскурсия по Риму, второй день – пешеходная экскурсия с посещением Сикстинской капеллы и музеев Ватикана, обед, вечером – оперный концерт в Термах Каракаллы. Третий день – с утра галерея Боргезе, обед, свободное время… «Ну вот, и что мне делать в этот свободное время? Нельзя же так бросать людей на произвол судьбы… Одна, в незнакомом городе, не зная языка… Ну что ж, останусь в отеле. Или надо срочно с кем-то сдружиться…». Но сдружиться не получилось. За почти два года сиденья дома Ольга замкнулась и утратила навыки общения. В автобусе, везшем группу из аэропорта, села на заднее сиденье – знакомых лиц не было, все какие-то молодые девицы-аспирантки, разодетые и раскрашенные, как экзотические птицы и, глядя на них, Оленька со своими серыми волосами и прозрачными глазами в бесцветных ресницах почувствовала себя платяной молью. Город слился в ее памяти в один красочный коллаж из ярких фотографических кадров и мутных близоруких Олиных впечатлений. Лишь только она вышла из автобуса на площади Барберини, вдохнула густой и жаркий римский воздух, то тут же забыла обо всем, замерев и чувствуя, как в каждое отверстие ее тела, в каждую пору кожи, словно в губку проникает древнее дыханье Рима. Отель Quattro Fontane оказался трехзвездочной гостиницей, но поселили ее в отдельный номер с ванной и кондиционером, который, впрочем, не работал. Выступление свое она помнила смутно, потому что выпила для храбрости пару бокалов просекко и из-за долгого перерыва в употреблении алкоголя сильно захмелела. Она все опасалась, что переводчик как-то искажает ее академическую речь – в процессе люди улыбались, в конце были вежливые аплодисменты, и пожилой итальянец задал вопрос о том, какая ее любимая картина у Лемпики, и Оленька совершенно замялась, ей никогда не приходило в голову, что можно выбрать что-то одно и отдельно возвести на пьедестал. В результате ответила банальность и долго стыдилась, ей казалось, что на фуршете все исподтишка смотрят на нее и смеются… Потом Оля выпила еще игристого вина, сильно споткнулась при входе в автобус, и на ночной экскурсии ей больше всего хотелось раскинуть руки, разбежаться и нырнуть в фонтан Треви, закружиться, закрутиться юлой на пьяцца дель Попполо, залезть в берниниевскую лодочку и с визгом брызгаться… Восторг накатывал волнами, бился в горле и стучал в висках. Но утром болела голова, и не хотелось вставать, но их гнали все дальше и дальше. В Сикстинской капелле Ольгу начало подташнивать от переизбытка впечатлений, она была как набитая прессованными опилками по самую макушку мягкая безвольная кукла и дальнейшие произведения искусства уже почти не воспринимала. После оперы в Термах, группу собрали и предложили на следующий день, в свободное время поехать в аутлет, но у Ольги было совсем немного денег. К тому же предложение тратить драгоценное время в Риме на покупки казалось ей почти кощунственным, и она ждала, что группа возмутится такому обороту событий, но все одобрительно загудели, глаза засверкали, и Ольга неожиданно оказалась единственной отказавшейся. Вернувшись в номер после галереи в два часа дня, она набрала ванну с пеной, открыла миниатюрную бутылочку вина из минибара, развернула шоколадку и влезла по уши в теплую воду. Сквозь закрытые жалюзи в комнату пошла прохлада. Над городом, тревожно крича, кружили чайки. Собиралась гроза, зигзагами сверкали молнии, но пышные серые тучи разродились всего лишь жалобным, как слезы ребенка, дождиком, лишь взбившим пыль на тротуарах. Гроза ушла за город. Ольга надела длинное желтое платье на бретельках, по случаю тепла решив пренебречь бюстгальтером. Закрутила волосы в небрежный пучок, припудрила лицо и подкрасила ресницы. Взяв карту города, Ольга тем не менее отправилась наугад и через сорок минут оказалась в неживописном районе вокзала. Ее испугало обилие арабов и хаотичное дорожное движение – она чуть было не попала под автобус, он страшно загудел и замигал фарами, потом, засмотревшись на витрину кондитерской, едва успела заметить, как тощий малец шарит грязной ручкой у нее в сумке. Пройдя поспешно с километр наугад, Оля оказалась у базилики Санта Мария Маджоре, но та оказалась закрытой. К тому времени путешественница проголодалась, и ее быстро заманил в пиццерию ушлый официант-зазывала. Столики стояли прямо на оживленной улице, отгороженные от пешеходов лишь несколькими финиковыми пальмами в деревянных кадках. Все они, кроме Олиного, были заняты – она услышала итальянскую речь, вспомнила совет гида о том, что кушать в Италии надо там, где питаются местные, и удовлетворенно уселась. Хоть клетчатая скатерть была не первой свежести и местами прожжена, Ольга заказала пиццу с анчоусами и, по примеру других посетителей, домашнего сухого вина. Откинувшись на спинку плетеного стула, она наблюдала резвую уличную жизнь, чувствуя странное, доселе неиспытанное ощущение мимолетного счастья, эгоистического, собственного. Новое чувство так захватило ее, что она сознательно старалась его продлить, глубоко дыша, сосредоточившись на этом остром ощущении. Но вскоре осознала, что ей что-то мешает. Мужчина за соседним столиком бесцеремонно рассматривал ее, будто бы трогая взглядом. Оля порозовела и уткнулась в карту, через несколько минут принесли вино, она подняла глаза, но незнакомец все также смотрел на нее. «Да что же он, в зоопарке что ли?», – мысленно взбунтовалась Оля и, выложив руку с обручальным кольцом на стол, решительно посмотрела на мужчину в упор. Он тут же белозубо
улыбнулся, Ольга в смятении отвела глаза и пошла пятнами. Плетеная ножка шваркнула по асфальту. «Posso?» – спросил мужчина, указывая на стул за Олиным столиком. «Io non capisco italiano», – пробормотала Ольга. Мужчина переспросил на английском. Ольга с деланным безразличием пожала плечами. Он сел напротив и опять улыбнулся. «Меня зовут Либерио», – произнес он. От него хорошо пахло одеколоном. Ольга исподтишка оглядела его: по виду чуть за сорок, волосы до плеч, с небольшой проседью. Смуглый и тощий, с длинными жилистыми руками, кое-где вокруг ногтей виднелись пятна неотмытой краски. Одет просто: легкие брюки, футболка, на которой тоже виднелись цветные брызги. «Художник, наверное, – подумала Оля. – В любом случае, разговаривать я с ним не буду». Через два часа, выпив изрядно вина, Ольга хохотала, запрокидывая голову, а Либерио сидел рядом, закинув руку на спинку ее стула: «Так вот, пока римлянин работает без обеденного перерыва, я приеду к нему домой и займусь любовью с его женой – так говорят неаполитанцы». «Ты из Неаполя?» – с веселым испугом спрашивала Оля. «Почти, я родился в Салерно»… Еще через час, они шли вместе по улице в мастерскую, смотреть его картины. «Я работаю здесь рядом, на виа Кавур, – заманивал он, – посмотри, тебе, как профессионалу должно быть интересно. Я пишу копии на заказ, но тебе я покажу и свои собственные работы. Знаешь, ведь я никому их не показываю…». «Посмотрю и тут же уйду», – решилась Ольга. «Вон мое окно, видишь?» – он показал на заросшее диким виноградом окно на последнем этаже старинного желтого здания на виа Кавур. В доме оказался платный лифт, поездка стоила пять центов, и этот факт чрезвычайно Олю развеселил. Двери закрывались вручную со страшным грохотом. Из-за высокой деревянной двери пахнуло масляными красками и пиненом. Оля робко сделала несколько шагов и услышала скрежет – Либерио закрыл дверь на ключ. Тут же, с порога, он быстро и крепко обнял Ольгу, на весу прижав к стене и придерживая голову, раздвинул ее губы своим языком, насквозь пропитанным вином. Она еще пыталась вырваться, но от него шел такой заразный сильный жар, а руки были такие жесткие и беспардонные, со всех сторон облепившие ее под платьем, как две хищные змеи, обившиеся вокруг жертвы, и она не могла пошевелиться и в ужасе закрыла глаза, чувствуя, как заколотилось сердце. Вдруг он сам отпустил ее, оттолкнув на середину комнаты, а сам встал в проходе, сложив руки на груди. От алкоголя и страха у Ольги потемнело в глазах. Она сощурилась – его лицо было в тени, но глаза блестели как в лихорадке и казались совсем черными и страшными. «Задушит», – мелькнула мысль. Ольга оцепенела, загипнотизированная этим горячим взглядом, понимая, что сейчас с ее участием произойдет что-то очень неправильное. «А теперь раздевайся. Сама, как плохая девочка», – тихо сказал он ей и улыбнулся. Ольга открыла рот от возмущения, но из горла ни вышло ни писка, более того, она, сама того не понимая, как это происходит, почувствовала, как собственные руки предательски стягивают бретельки платья, и то с тихим вздохом падает к ногам. Она дрожала перед ним в своих хлопковых трусах, с животом со следами растяжек и вытянутыми грудями, испытывая мучительный стыд за вид своего мягкого творожистого тела и соски размером со спелую сливу. «Ты недавно родила ребенка… Не надо, не закрывайся. Mi piace… Ты красива, ты Мадонна». Он подошел близко-близко, не отводя взгляда от ее глаз, взял за руку и отвел на кровать. Через два часа, когда на город спустились густые сумерки, и жара стремительно пошла на убыль, Ольга выскочила из подъезда на виа Кавур, использовав момент, когда Либерио был в душе. Ее щеки пылали, а глаза блестели, волосы были мокры от пота, пройдя несколько метров, она осознала, что под платьем у нее вообще ничего нет, а между ног тепло и скользко, но только рассмеялась и быстро пошла дальше, болтая сумкой и глупо улыбаясь. Но через несколько минут улыбка стала гаснуть, плечам и шее стало так тяжко, будто поверх взвалили мешок с мукой. Глухо охнув, Ольга остановилась. Потом неуверенно повернулась и пошла назад, сначала медленно и осторожно, потом все ускоряя и ускоряя шаг, но вот беда – она заблудилась. Как раненое животное спутанными траекториями она сворачивала то вправо, то влево, щурясь и растягивая край века пальцами, читала вывески и возвращалась назад. Здания, надписи, лица, трамваи – все слилось в единое разноцветное пятно. Оля начала задыхаться. Наконец она кривыми путями оказалась на виа Кавур. Но все строения были так похожи, старинные громады, выкрашенные в оттенки желтого, с одинаковыми захлопнутыми ставнями и пышной растительностью на балконах и в цветочницах. Она металась по возмущенно гудящей автомобильными сигналами улице от дома к дому, торопливо глотая теплый воздух, наполненный запахами еды из многочисленных закусочных и выхлопными газами, но не могла ни вспомнить, ни узнать ни здания, ни двери. Запрокидывая голову назад до хруста в шее, она искала балкон, заросший виноградом, но по близорукости ничего не могла разглядеть, в конце концов, в минутном безумии она с силой стала нажимать жесткие кнопочки звонков на одной из входных дверей и, плача, кричала в ответ по-русски: «Впустите, впустите меня, пожалуйста!» Вокруг стали скапливаться люди, и Ольга, очнувшись, забежала от стыда в какую-то кофейню, где ей налили чашку кофе, и она долго сидела за столиком с уже сухими красными глазами, глядя прямо перед собой. Услужливый официант нарисовал ей на карте дорогу до отеля, и через полчаса Ольга зашла в свой номер и упала на кровать. В полудреме-полусне она провела время до самого дрожащего рассвета, до того момента, когда в номере резко зазвонил телефон, и портье напомнил, что пора вставать. Она долго стояла под душем, чувствуя, как что-то пухлое, мягкое и розовое обволакивает ее: то осторожно возвращались мысли об ее оставленном где-то далеко младенце. В Дюти-фри Ольга поняла, что не купила подарки родным. Она засуетилась и быстро приобрела несколько упаковок вяленых томатов на сувениры и бутылку Лимончелло для мужа. Потом, подумав, купила пластиковую фляжку приторного сливочного ликера и, сев в зале ожидания лицом к окну, за которым шла размеренная и быстрая аэродромная жизнь, медленно выпила почти полную бутыль. В самолете ее рвало, долго и мучительно, так, что стюардесса начала стучать в дверь, выспрашивая, не нужна ли ей медицинская помощь. Когда она вернулась в свое кресло, соседка – пожилая рыжая итальянка, повела носом и демонстративно отвернулась. Уже по прилету, в зале, при виде мужа, высокого, крупного человека в клетчатой рубашке, Ольгу затрясло. Ей казалось, что все написано у нее на лице и единственное, о чем она молила – это то, чтобы скандал не вышел прилюдным. Но он просто обнял ее сильно и поцеловал в лоб, не отметив даже нездоровый вид и синяки под глазами. И она смолчала. А потом осмелела, стала задавать дежурные вопросы, а он дружелюбно отвечал, поглядывая на жену с интересом: соскучился. По дороге домой в машине она попросила выключить приемник, сославшись на больную голову, но муж не мог долго сидеть в тишине, требовал подробного рассказа и впечатлений. «Знаешь, так много их было… У меня культурный шок, наверное… Дай мне пару дней, чтобы все в голове утряслось…». Муж обиженно замолчал. А потом опять: «Ну, давай хоть в города поиграем. В итальянские!». Он всегда был такой, обезьянка-игрунок. И они играли в города, но недолго – города скоро кончились. «А давай, кто больше итальянских имен знает?». Ольга стиснула зубы.