Свод
Шрифт:
— Что за…, — только и успел подумать Степан.
Незнакомец резко развернулся и в один выпад прошил широкую грудь русского сотника. Удар пришёлся прямо в сердце. Простов бездыханно рухнул под ноги тех, кто до сих пор ещё не решались вступить в бой, и шли следом за своим командиром.
Свод почувствовал, как сразу в нескольких местах тупо ударило болью. Какой-то белый туман поплыл у него перед глазами и тут же, словно жар прогоревшего костра дохнул в лицо. Руки налились такой страшной силой, что сердце, не готовое к этому, отдалось в животе позывом тошноты. Ричи упёрся грудью в направленные на него странные длинные копья, на конце которых были прикованы заострённые топоры с лезвиями полумесяцем. Он никогда не видел такого странного оружия, но верно рассчитал, что эти шипы слишком тупы для прямого удара без усилия, тычком. Шаг назад, нырок …кровь, крики, трупы. Ему снова удалось уйти.
Правая рука вдруг перестала подниматься выше груди. В короткий миг перебежки Свод увидел то, что ему мешало это делать. Из окровавленного предплечья торчала стрела. Ричи замешкался, пытаясь вытащить её, но тут же почувствовал удар в спину: «дьявол, — выругался он, — а вот и ещё одна…».
Его оттеснили к воротам и там, теряющего последние силы, плотно прижали к стене.
— Война!!! — Хрипел Свод сорванной глоткой. — Война, я больше не могу, их слишком много…, чёрт! Ага! — Собирая в кулак последние силы, заорал обезумевший от боли Ричи. — Все наверх, аврал! Сучьи дети, я устелю палубу вашими рыбьими потрохами…!
Лишившаяся командира сотня, ошалевшая от дьявольской силы и живучести чужака, шла на него скопом. Каждый по удару, по тычку, по выстрелу и …вот уже стал гаснуть его безудержный огонь. Вот кто-то ловко метнул сулицу и попал окровавленному врагу прямо под ключицу. Чужак замер и, опершись спиной о стену, стал тянуть из себя скользкими от крови руками её тонкое древко. Умелец метать на удачу, вторично отправил в короткий полёт уже другое метательное копье. Люди возликовали. И вторая сулица попала в цель, войдя по косой вдоль рёбер противника.
Чужак взвыл, бросил саблю и, схватившись за оба древка, в бессилии вскинул лицо к небу. Тут же сразу четыре тупых шипа бердыша[6] с разгона, с хрустом вонзились в его бьющееся в страшных муках тело. Незнакомца подняли над головами…
Его так и вынесли за ворота, словно кусок мяса на рогатых вертелах царских охотников. Вынесли и швырнули в придорожную канаву прямо возле панских ворот.
Окровавленное тело безвольно перевернулось на живот, затряслось в предсмертных судорогах, проливаясь тягучими, тонкими струйками горячей крови на приготовившиеся к встрече зимы, широкие листья устилавшего дно канавы подорожника…
Воины русской сотни растерянно смотрели на то, как уходила в небытие жизнь неизвестного отчаянного рубаки. Где им было знать, что выгнувшись в примятой придорожной траве канавы, лежал тот, кто остался в истории мирового пиратства как знаменитый Ричи «Ласт Пранк», Ричи «Последний шанс»...
ЭПИЛОГ
Те, кто остался от сотни Простова, какое-то время ещё постояли у ворот, посмотрели на изувеченное тело врага, а когда стала утихать боевая ярость, вернулись на панский двор, густо усланный телами их недавних соратников. Полсотни сердец сжал лютый страх. Не зная, что дальше делать, остатки русской сотни, даже не удосужившись схоронить погибших, гонимые вперёд неизвестностью, просто собрали награбленное, повернулись и ушли из замка, рассеявшись по ближайшим сёлам и городам…
Ближе к вечеру того самого памятного дня шестого ноября 1517 года молодой пастушок, кутающийся от зябкого ветра в драный, ветхий зипун, сошёл с дороги, пропуская следовавших к мельницкому замку всадников. Не одарив даже взглядом ни дьякона Свято-Николаевской драгичинской церкви Никона, ни четверых жолнеров, ни самого Замкового Судью пана Викентия Кернажицкого, следовавшего в Мельник для разбирательства в убийстве Анжея Патковского, пастушок свернул к оврагу и сел на придорожный камень, отвернувшись от звенящих событиями замковых стен.
Так уж выходило, что прибывшим в замок Войны важным персонам в этот момент не было ни какого дела до непочтительного отношения к ним этого молодого пастушка. В канаве у самой арки ворот замка они увидели окровавленное человеческое тело с торчащим из спины обломком стрелы. Возле него, отгоняя двух огромных, лохматых псов, уже успевших вымазать свои облезлые морды человеческой кровью, стояла с палкой в руке растрёпанная, грязная девушка.
Судья насторожился, но, проезжая мимо, не стал ничего спрашивать у простолюдинки, предполагая, что хозяин Мельника молодой пан Война сам ему всё разъяснит. Разве мог знать пан Кернажицкий, что готовит ему гостевой двор мельницкого замка?
Отогнавшая от окровавленного тела собак панночка, не обращая внимания на безобразие мёртвого, ещё тёплого тела, отбросила палку, подсела к нему и, вырвав из спины своего любимого куцый обломок стрелы, перевернула его на спину. Оглаживая трясущимися руками его мокрую от крови голову, она горько заплакала. …Всё же сбылись предсказания старухи Анатоли…
Михалина прижалась к остывающему телу Свода. Его мёртвое, бледное лицо вытянулось, черты заострились. Посиневшие, холодные губы …дрогнули и вдруг прошептали: «Sword, …where is my sword[7]»
В то же самое время, ближе к вечеру шестого ноября 1517 года к …дому старого эксетерского лабазника Уилфрида Шеллоу Райдера подъехал двухместный экипаж. Из него вышел Джонатан Эдванс, зять старины Уилфрида и Энни. Долгая дорога сильно утомила молодого человека, а потому его сердце, и без того отягощённое неприятностями колко защемило, едва на пороге дома появилась красавица Мериан.
Она не скрывала радости, прижимаясь к его пыльной груди. Счастье первых недель замужества дало ей то, чего она, сама того не понимая, ждала всю свою жизнь.
Глядя из своего окна на обнявшихся Джо и Мери, её сестра Синтия просто зеленела от злости и зависти. Едва только чёрные, как пережжённая смола волосы сестры слились с широкими полями шляпы Эдванса, Синтия, не в силах больше на всё это смотреть, резко отвернулась. «Боже, — взмолилась она, — как же я хочу замуж…».
Старик Уилфрид и Энни встретили зятя в пропахшем опарой доме. У застигнутого сообщением о приезде Эдванса Уила даже не хватило времени на то, чтобы как следует отряхнуть с себя мучную пыль. Его и без того седые пряди волос и даже ресницы были белыми. Он поприветствовал зятя и, предложив Джонатану сесть, сам, не в силах больше стоять, устроился у стола.