Сводные. Дилогия
Шрифт:
Боль прошивает тело острой иглой. Насквозь. Мир плывет перед глазами. Он слизывает слезы с моего лица.
Я плачу и также беззвучно смеюсь. Крепко обхватываю его руками и ногами, чтобы не позволить снова исчезнуть…
Но в моих руках ничего нет.
Открываю глаза.
Вижу девичью спальню в Академии. Двухъярусные кровати пусты. Вместо четверых девочек в обычные дни, сейчас во время карантина я живу здесь одна.
Никто не видит, что я просыпаюсь с зажатой между бедер рукой. На часах семь утра, о чем громко возвещает будильник на телефоне.
Всего лишь сон.
Очередной чертов сон.
В котором он все-таки стал моим первым.
Умываюсь, переодеваюсь и несусь на пробежку, иначе свихнусь в пустом здании, в котором так редко теперь слышны голоса. Лишь десять студентов остались в Академии. Розенберг среди их числа. Ощущение будто именно нас вывезли в ссылку, а не наоборот.
Снег — первое, что бросается в глаза во внутреннем дворе Академии, который, как и все питерские дворики, похож на колодец.
Хлопья бесшумно сыпятся с неба, и эта тишина окутывает одиночеством. Смолк за стенами Академии город, чья жизнь поставлена на паузу на следующие несколько недель. Больше не слышны голоса студентов, инструментов и топота ног.
Все остальные ученики Академии сейчас просыпаются в своих квартирах, в кругу родных, и идут заниматься к экранам планшетов, компьютеров и телефонам. И только я здесь. Заполучила, фактически, индивидуальные занятия. Столько добивалась признания и наконец-то получила его…
Как я хотела жить отдельно от отца, в той же Европе! А теперь даже в общежитии Академии уже вторую неделю готова лезть от одиночества на стену!
Срываюсь от входной двери и бегу вдоль стен. Под хрупким настом лужи. Долго снег не продержится, а я ему помогу. Иначе, кажется, что этот белый саван погребет и меня под собой.
От удивления резко торможу возле стены, на которой прибита пожарная лестница, разбрызгивая серые грязные капли.
На девственном полотне темнеют отпечатки ботинок с протекторами. Идущий с ночи снег делает все, чтобы стереть их, и я бы ничего не увидела, если бы этот странный гость пришел ночью.
Но он был здесь совсем недавно.
От лестницы широкие следы целенаправленно ведут прямо к центру маленького сквера, где возвышается саженец красного дуба, который привез из Канады и собственноручно посадил во дворе Директор.
Дуб хоть и высокий, но все еще тонкий, слабый. Ветви бы не выдержали…
Кого?
И почему я думаю, что кто-то собирался лезть на дерево, спустившись с лестницы?
Это могли быть наш завхоз или дворник, проверяли крышу, все-таки снегопад. Или они не стали бы лезть туда по внешней пожарной лестнице?
Аккуратно встаю спиной к дубу прямо в мокрые отпечатки.
Припорошенные крупкой отпечатки явно мужские и на несколько размеров больше.
Впервые оглядываю двор с этой точки и понимаю, что никто на дуб лезть и не собирался. Просто только стоя здесь можно увидеть все окна Академии. Ведь жилые окна и часть классов выходят именно во двор.
Сгребаю ладонью хрупкие снежинки со ствола и прикладываю к щекам. От дуба иду медленно, хотя этот кто-то, кто слез с крыши, прямо таки бегом, через двор, устремился к двум платанам.
Именно туда ведут отпечатки, и мне приходится делать два шага против одного, но я не спешу. Мое сердце и так едва не выпрыгивает из груди.
С губ срывается белое облако, когда я останавливаюсь возле платанов, где прерываются отпечатки, и запрокидываю голову.
Снежинки падают на губы и за шиворот, но я не чувствую холода.
Конечно, на голых деревьях никого нет. Но чуть выше крепких веток на втором этаже виднеется приоткрытое окно моей спальни.
Глава 2
— Юлия, Яков, молодцы. На сегодня закончили, — говорит Ева Бертольдовна.
Тяжело дыша, Яков убирает руки с моей талии. Мы прощаемся с пианистом и учительницей и остаемся одни.
Тишина Академии, оставшейся без учеников, давит на уши, пока мы с Яковом молча одеваемся. Я набрасываю на плечи вязаный кардиган, гетры и угги. Мышцы горят огнем, их нужно беречь и нельзя резко остывать.
По стеклянным секциям панорамного окна в пол ползут тени голых ветвей дерева. Их шатает ветер, и желтый свет фонаря то появляется, то исчезает. Ветки не выглядят надежной опорой, хотя у платана они толще, но не представляю, как вообще по ним карабкаться.
А еще я не могу отделаться от мысли, что кто-то может наблюдать за нами.
Прямо сейчас.
Я никому не сказала о следах. Это может быть лишь игрой моего воображения, а отпечатки — дворника. Но сейчас мы с Яковом находимся в ярко-освещенном помещении, и нас прекрасно должно быть видно тому, кто вздумал бы наблюдать за нами.
— Идем? — потягивается Розенберг. — Хочу наконец-то замочить парочку монстров. Сил больше ни на что нет.
— Ты даже Xbox привез с собой?
— А что делать? Если бы не этот выпускной, сидел бы дома. А так сижу здесь, как в тюрьме.
От упоминания тюрьмы вздрагиваю всем телом. Розенберг не знает, каково это сидеть в тюрьме. Я тоже. Но я хотя была в серых застенках, а он нет. И уверена, что ни одна тюрьма даже близко не похожа на Академию.
— Подожди. Давай проверим последнюю поддержку.
Яков кривит губы.
— Да руки уже дрожат, Лю. Уроню тебя еще.
— В последний раз. Я не уверена над одним элементом.
— Ну ладно, давай. В конце концов, именно за этим нас тут и заперли вдвоем.
Отбегаю в другой угол залы, игнорируя желание распахнуть верхнюю створку и крикнуть в полные легкие: «Нравится смотреть?! Так смотри же!». Чтобы крик разнесло эхом внутреннего двора, и обязательно добралось до чердака.
Бегу на носочках, угги сейчас не мешают. Я работаю в полсилы. Моя главная цель сейчас совсем не элемент.