Свое имя
Шрифт:
Наконец Алеша поравнялся с тендером «Сормовца» и замер. Тоненько насвистывая, Митя ходил по будке, железный пол гудел под ним. Алеше почудилось, будто из паровозного окна выпорхнуло что-то, но в следующее мгновение догадался: Митя бросил на узенький подоконник спецовку.
Свист прекратился, громыхнула дверца топки. Через равные промежутки времени скрежетало железо, словно точили огромный нож, и было слышно, как Митя кряхтел и чертыхался.
Алеша стоял, боясь пошевелиться и мучаясь в догадках. Любопытство подталкивало его. Он очутился возле ступенек
То, что он увидел, повергло его в крайнее недоумение. Митя, в голубой майке, широко расставив ноги и согнувшись, запускал лопату в пустой лоток, всем корпусом быстро делал пол-оборота и посылал лопату в открытую топку. Раз, другой, третий… Лицо у него было сосредоточенное, злое, во всей фигуре, в каждом движении чувствовались напряжение и сила.
Несколько раз он не попал в топочное отверстие, лопата ударялась о дверцу, и Митя раздосадованно крякал и с остервенением размахивал лопатой, повторяя одни и те же движения.
«Интересное занятие! — насмешливо думал Алеша. — Дошел человек до ручки…» Он представлял себе, как смутится Митя, увидев его, и ликовал, предвкушая веселую минуту. Смех подкатывал к его горлу, душил, и нужны были отчаянные усилия, чтобы не расхохотаться во весь голос. Только желание проследить, чем все это кончится, удерживало Алешу.
Прошло не меньше получаса, а Митя продолжал без устали орудовать лопатой. Теперь, кроме скрежета железа и грохота, отчетливее было слышно его дыхание.
У Алеши от усталости заныли ноги, заболела шея. Он посмотрел вокруг, ища места, где бы присесть. В это время вверху звучно стукнула дверца топки, и Митя, дробно стуча каблуками о железные ступеньки, спустился с паровоза. На спине потемнела майка, смуглая шея медно блестела от пота. Раскинув руки, он глубоко вздохнул, повернулся и увидел Алешу.
По вытянувшемуся от удивления лицу Мити струйками катился пот, крупные росинки блестели на темных, взлетевших кверху бровях.
— Привет гвардейцу тыла! — сказал Алеша.
— Ты? — растерянно спросил наконец Митя и вдруг закашлялся.
— Разве не узнаешь?
— Давно тут?
— С самого начала… Удивительно, почему ты здесь, а не на бронепоезде? — не без ехидства спросил Алеша.
— Хитрость! — подмигнул Митя. — Там вояки могут свистнуть лопату — главное кочегарское орудие…
— И часто ты так?
— Что?
— Ну, упражняешься, — сказал Алеша и, не скрывая усмешки, воспроизвел движения, которые Митя делал на паровозе.
— Между поездками часок-другой стараюсь… — простодушно сознался тот.
— Да, ты явно прогрессируешь! — с откровенной насмешкой проговорил Алеша, щуря зеленоватые глаза.
Митя, по-своему поняв его слова, оживился.
— А ты думал! Тренировка — великая штука. Лучше, я считаю, тут попотеть, чем терпеть срам в бригаде, выслушивать шуточки Чижова. И, знаешь, с каждым разом все меньше промахиваюсь… Ну чего ты? Смотришь так, вроде не узнаешь меня.
— Выходит, я помешал тебе, — упавшим голосом серьезно сказал Алеша после молчания.
— Вот еще! — засмеялся Митя. — Хватит на сегодня. Жарко. — И, подойдя к Алеше, положил ему на плечи горячие руки. — Я ж тебя, злодея, сколько не видел! Пошли ко мне.
«Государственный деятель»
— Давай в боковушку, — сказал Митя и толкнул широкую низкую дверь.
Это была крохотная, почти квадратная комнатка с оконцем, глядевшим на огород. Помещались здесь небольшой верстак со слесарными тисками, узкий шкафчик, в котором, как на магазинной полке, были разложены инструменты, и старый, но крепкий табурет. С потолка на фарфоровом блоке спускалась лампочка под эмалированным абажуром, похожим на тарелку.
До войны Тимофей Иванович проводил в боковушке свободные часы — чинил по просьбе Марьи Николаевны хозяйственные вещи, сооружал действующую модель приспособления, которое в депо теперь называют «машинкой Черепанова».
Не было ничего интереснее для Мити, чем смотреть, как рыжий грубый кусок железа превращается в красивую, тонкую и блестящую вещь. Митя мог часами следить за большими, неторопливыми руками отца. Все у него выходило так споро и ладно, что даже на душе делалось весело и казалось, что и у тебя все получится так же легко да красиво.
— Вот где благодать! — сказал Алеша, оглядывая боковушку и вытирая лоб.
Митя пододвинул ему табурет, а сам примостился на узком подоконнике.
— Садись. Что нового?
— По-моему, у тебя нового больше…
Конечно, у Мити было больше нового, но говорить о работе не хотелось: через две минуты Алеша начнет зевать.
Алеша, в свою очередь, думал о новостях, вспомнил стычки с матерью и Верой (не рассказывать же о них!) и, чтобы отвлечь Митю, подошел к верстаку, спросил:
— Кто это тут мастерит?
— Я, — немного смутился Митя. — Так, сообразил одну штуку. — Он поднял над верстаком посудину из плотной белой жести, похожую на чайник, но не круглый, а продолговатый, с длинным тонким носиком. — Что такое, знаешь?
— Лейка, — нетвердо сказал Алеша.
— Паровозная масленка!
— Та же лейка, только для масла. И что же?
И, хотя Алешины глаза красноречиво говорили: «Стоит ли заниматься такой ерундой», Митя рассказал о первой поездке, о злополучной масленке и о том, что он придумал. С масленкой его конструкции пятен можно не бояться!
— Пустяковина, а сильно захотелось сделать. И можно бы лучше, да слесарь я липовый. Только и видел, как батька работал…
— И вдруг «масленка Черепанова»! — вспыхнул Алеша. — Как тормоз Матросова, например. Колоссально! Эх, сообразить бы нам вдвоем что-нибудь такое… — Он щелкнул пальцами. — И представляешь, наши имена рядышком. Вот было бы гениально! — Алеша повел в воздухе рукой, словно выписывая свою и Митину фамилии, и даже причмокнул языком.
Митя снисходительно улыбался: все больше знакомых черточек прежнего Алеши обнаруживал он в друге. Но Алеша уже погас, задумался, сказал печально: