Свои продают дороже
Шрифт:
Техник-смотритель многозначительно помолчала.
— Вот если бы вы были беременны…
— Я беременна.
— Тогда приходите, поговорим.
У Татьяны оставалась справка, которую ей сделала Любка еще перед юбилеем, чтобы предъявить Змею. Но там — шесть недель, а теперь уже выходил четвертый месяц. Она подложила под свитер думочку и пошла в ДЭЗ.
За пятьдесят долларов техник-смотритель дала совет: подавай в суд. Пока дело в суде, точно не выселят.
Чувствуя, что ее хождения только начинаются, Татьяна
Змей начал оформлять приватизацию еще полгода назад, и сейчас молодой чиновник, напомнивший ей Шарообразного из нотариальной конторы, сказал, что все готово, но документы он может выдать на руки только хозяину квартиры.
— Он скончался, — сообщила Татьяна. — Я жена, имею завещание на все движимое и недвижимое.
Повидавший всякое мосприватизатор недоверчиво уставился на нее и затянул на одной ноте:
— Будет завещание — посмотрим. Но сами понимаете, какая у нас загруженность, столько документации.
Слава богу, взяточник, сообразила Татьяна. А был бы упертый — и не подъедешь. Узнать бы, сколько это стоит…
И этот локоток был так близко, что слюнки бежали укусить. А когда в назначенный день позвонил Шарообразный и сказал, что завещание готово, Татьяна решилась расстаться с диадемой.
Название фирмы на визитке, которую дал Шарообразный, неприятно напоминало всероссийскую наколку Мавроди: "АО «МММ». Пятидесятитысячную диадему там оценили в пять тысяч. Сказали, что могут принять ее и в заклад, но в этом случае дадут три с половиной тысячи под пятьдесят процентов в месяц. Это был откровенный грабеж. Перед тем как хлопнуть дверью, Татьяна поинтересовалась, какие дураки сдают заклады на таких условиях. Оказалось, не дураки, а «челноки». У них деньги оборачиваются за три-четыре дня, и процент набегает не такой уж большой.
Набравшись терпения, она обошла с диадемой все антикварные магазины на Старом Арбате. Максимум, что ей предложили, — десять тысяч долларов, но рублями и по такому курсу, что, если менять их для Шарообразного в доллары, получится девять.
Татьяна была готова расстаться с диадемой навсегда.
Но девять тысяч долларов ничего бы не решили! Примерный список ее ближайших расходов выглядел так:
Шарообразному за оформление завещания — 4000.
Шарообразному за адвоката в суде: 5000 плюс 50 долларов в час, плюс неизвестная сумма — процент от «отбитого».
Чиновнику в «Мосприватизации», как подсказал Шарообразный, — десять процентов от стоимости квартиры, то есть 7 — 8 тысяч.
Государственный налог на наследство — тоже десять процентов, но от стоимости всего имущества. Это представлялось ей самой большой подлостью, ведь Змей уже заплатил налоги с каждого заработанного рубля. Хорошо, на госналог уйдет «Мерседес». Остается достать около тридцати тысяч долларов — как раз ту сумму, которую можно было бы выручить за диадему. Если только найти порядочного покупателя, а не жулика-посредника.
Скрепя сердце Татьяна позвонила Сохадзе…
— Кофе, чай? — официальным тоном предложил бабник и кровосос.
Татьяна утратила бдительность — и пожалуйста: Сохадзе схватил ее за талию, усадил себе на колени и вывалил орудие производства — язык, длинный, как второй галстук. Вылитый муравьед. Большие губы Сохадзе обхватили ее рот от верхней губы до подбородка, язык юркнул между зубами. Замирая от отвращения, Татьяна уперлась ему кулачками в крахмальную грудь. Было страшно, что издатель-бабник дойдет языком до дыхательного горла и задушит. Сохадзе проталкивал язык, должно быть, именно с такими намерениями. Татьяна забилась у него в руках и прихватила язык зубами.
Сладострастно крякнув, Сохадзе вытащился из нее.
С языка капала слюна.
— Охренел?! Жениться собрался, ети его мать! — завопила Татьяна, как только у нее освободился рот. «Ети его мать» было змейское: в свое время сочинитель Кадышев прочитал ей мини-лекцию об устаревшем матерном глаголе «еть», который сейчас мало кто умеет правильно спрягать.
— Да я так, на пробу, — невинным тоном пояснил издатель-бабник. — У меня, может, последние денечки свободы!
Во рту все задеревенело, и Татьяна сплюнула в корзину для бумаг, которую ей предупредительно подсунул Сохадзе.
— Что, Наташка согласилась? — спросила она.
— Думает еще. И на меня тоже задумчивость напала.
Вечером заснуть без нее не могу, а по утрам глаза открывать не хочется: думаю, что она тут делает, на моих подушках?.. Зря ты, Танька. Я ж к тебе всей душой.
— Ну и давай общаться душой.
— Вот и дала бы мне.., друга вспомнить. Я, между прочим, живой человек, свои чувства имею. Какого друга потерял! А он мне всегда говорил: «Что со мной случится, Таньку не оставляй». Я те, Танька, не оставлю! — Это «Яте» было произнесено ведущим филологической передачи простецкой скороговорочкой, но вместе с тем очень четко. Вот и понимай его, как знаешь: то ли тебя не оставлю, то ли тебе не оставлю.
— Тринадцатый роман, — напомнила свою цену Татьяна. У издателя-бабника поубавилось прыти, зато показал клыки издатель-кровосос.
— Врешь ты все, Танька, — заявил он тоном, каким берут детишек «на слабо». — Ты хоть Володькино последнее интервью читала? Он четко сказал за неделю до смерти: будет следующий роман, но нескоро. А ты мне баки забиваешь, что у него готово и сто страниц, и синопсис.
Да «негры» пишут по десять страниц в день, за месяц можно закончить роман. Стал бы он говорить «нескоро»?
Татьяна решила тоже показать зубки:
— А где обещанный кофе?
— Кофе-то мне не жалко. Ты признайся, врешь насчет романа?
— Кофе! — отрезала Татьяна.
Сохадзе покорно потянулся к телефонной трубке — звонить секретарше. Добрых десять минут Татьяна просидела молча, не отвечая на его попытки заговорить, а когда секретарша в мини принесла кофе, понюхала чашку и со змейской стервозной интонацией заявила:
— Растворимый. Помои. Уберите.
— Ну что, теперь довольна? Как жить-то собираешься? — проводив секретаршу взглядом, спросил Сохадзе.