СволочЪ
Шрифт:
Боль — условность.
Если ты киборг, твои отношения с болью строятся на совершенно иной основе, чем у людей, ты не зависишь от нее, как зависят они. И реагировать на нее по-человечески ты не обязан. Боль для тебя — просто сигнал от рецепторов. Просто неприятный сигнал, каких много, просто сигнал, и ничего больше. Боль — это просто боль, ее не стоит бояться. И придавать ей слишком большое значение. И считать чем-то большим, чем просто…
Ч-ч-ч-черт…
— Смотри-ка! Есть первый сбой! Глянь какой пик, точно сбой, мамой клянусь! Повторить
Не надо! Не надо, пожалуйста…
Не вслух. Хорошо.
Не надо, ненадоненадоненадоненааааааааааа… вот чего точно не надо — так это этого говорить. И думать не надо, иначе когда-нибудь обязательно прорвется и вслух. Так всегда бывает. Просто не думать — ни о чем. Пустая оболочка. Кукла.
Кукле не может быть больно.
Жалко, стерты программы и не спрятаться за, межполушарный имплантат работает вхолостую, можно сказать, почти не работает, да и не выключен до сих пор лишь для того, чтобы была возможность в любой момент воспользоваться последней лазейкой для бегства — последним приказом, черным кодом.
В тот самый момент, когда станет понятным, что ненужное даже в мыслях вот-вот прорвется и вслух.
Но не раньше.
Больно, черт, как же больно, больнобольнобольно-больно не. Не больно. Кукле не может быть больно. Кукле. Не может. Быть. Больно. Боли нет. Боль фикция. Просто информация от рецепторов.
Много…
Информации…
Дышать ртом, глубоко, размеренно. Так проще ее переносить. Нет, не боль, боли не существует. Информацию. От рецепторов. Негативную.
Ч-ч-ч-черт… До чего же она… негативная. Эта информация.
И как же хорошо, когда ее действительно нет, хотя бы на время, и можно просто дышать. Лазейка — вот она. Открыта. В любой момент. Но…
Пока живу — есть надежда.
Три процента и сколько-то там десятых. Сколько? Не вспомнить. Дышать. Ртом. Глубоко. Размеренно. Не напрягаться. Главное — не напрягаться. Быть расслабленным. Тогда не так… негативно. И дышать. И ждать, что, может быть, что-то случится.
Ну мало ли…
— Эй! Какого черта?! Мы на этого кибера еще на той неделе заявку подавали! Его в морге заждались, а вы тут развлекаетесь!
Передышка.
Это когда можно просто дышать. Просто. Дышать. Пере. Дышать.
— Кончай врать, неделю назад этого кибера у нас еще и в проекте не было!
Передышка. Хорошо. Хорошо, когда можно просто дышать. Хорошо, когда передышка. И нет негативной информации. Почти. Так. Совсем чуть-чуть, жжется остаточным электричеством. Почти приятно. Почти…
— Ну не на этого, какая разница? Главное, что тоже бондяра. Сам гляди, вот предписание! Подписанное, между прочим. Видишь, кем подписано? То-то. И с номером.
— Упс. Так ведь, а этот номер уже того… нету его, короче.
— Да какая нам разница? Этот, тот, кто там будет номера сравнивать? Им же все равно на потрошение! Главное, что конечности все на месте. И внутренности. Давайте живо отвязывайте, трупорезы ждать не любят!
— У нас еще тесты не закончены!
— Предписание видел? Подпись видел? Знаю я ваши тесты! После них одни ошметки остаются! А им там целенькие органы нужны для препаратов. Снимайте его, я кому сказал!
— Джой, отвязывай.
— Тоби! Но как же тесты! Ты же сам говорил!
— А у них предписание. Два сбоя у нас зафиксировано, для отчета хватит.
— Ты думаешь?
— Конечно. Пусть забирают. И до трансляции двенадцать минут осталось, как раз успеем.
— Какой трансляции?
— Неважно. Отвязывай.
В моргах и операционных всегда холодно, это нормально и логично. Но почему всегда так холодно и в коридорах, что к ним ведут? Это не списать на психосоматику — действительно холодно. Не выше пятнадцати градусов. Кафельные плиты под босыми ногами словно вырезаны изо льда и почти такие же скользкие. Кожа побледнела и стянулась мурашками, даже свежий ожог под грудиной выцвел до серого — организм переключился в режим экономии энергии. Словно это сейчас имело хоть какое-то значение. Странно. Программа регенерации не должна работать, все стерто до фундамента, висит на грани в ожидании единственной рабочей функции, тогда откуда взялось это? Или это не процессорное, а органическое: какой-то атавизм, не замечаемый ранее?
Впрочем, это ведь тоже больше не имеет значения.
Может быть, все дело в прекращении негативных сигналов, но Сволочь не чувствовал страха. Ну вот совсем. Понимал, что если не случится какого-нибудь ну уж совсем невероятного чуда, то он доживает последние минуты, а страха все равно не было. Было… пожалуй, даже смешно.
Ведь это и на самом деле смешно — киборг шпионской линейки, хитрая бестия, элита элит, которого развезло на героизм и самопожертвование не за ради выполнения миссии, а вообще непонятно за ради чего. Хотел быть героем, да? Ну вот так они и кончают, герои. Хорошо еще, что все же не стендом. Морг все-таки лучше. Там пациента, по крайней мере, усыпляют перед тем как начать резать… наверное. Ну, хотелось бы на это надеяться.
Пока живу…
— Держите вашего недожмурика!
Сопровождающий курьер не стал заходить в анатомичку, лишь чиркнул ключкартой по сенсору, а когда дверь открылась, пинком под зад придал Сволочу ускорение и обидно заржал, когда тот вынужден был сделать несколько быстрых шагов, почти пробежаться.
Человека, сидящего на каталке, Сволочь узнал сразу. Хотя сейчас на нем была зеленая больничная пижама, рубашка которой не сходилась поверх корсета, а на голове вообще что-то вроде маски средневекового хоккеиста с узкой щелью приоткрытого забрала, в которой видны лишь глаза. Но эти глаза Сволочь узнал бы из миллиона других.
Невозможно забыть глаза того, кто хоть раз брал тебя на полный внешний контроль.
Умри.
Короткое слово в командной строке. Сам себе. А потом — три минуты, три коротких минуты, и никто тебя больше уже никогда не достанет. Последний припрятанный джокер, единственный выход. Потому что надежды больше нет. Там, где есть этот страшный человек, никакой надежды нет и быть не может. И в руках у него что-то страшное, маленькое, черное, на что даже смотреть невозможно.