Священная книга оборотня
Шрифт:
– Проходи, – сказал он, пропуская меня вперед.
Спальня в конце коридора выглядела вполне цивильно, только мне не понравился запах – пахло псиной, причем как-то очень конкретно, словно в собачьем love-отеле. Кроме обширной кровати в комнате был низкий журнальный стол с ящиком и два кресла. На столе стояла бутылка шампанского и бокалы, рядом – телефон с большим количеством клавиш и синяя пластиковая папка для бумаг.
– Где душ? – спросила я.
Мужчина сел в кресло и указал на соседнее.
– Погоди, успеешь. Давай познакомимся сначала.
Он отечески улыбался, и я решила, что попался клиент из душевных. Я так называю людей, которые за свои двести баксов хотят поиметь не только тело, но еще и душу. От таких особенно устаешь. Чтобы отсечь душевного клиента, надо держаться хмуро и необщительно. Пусть дядя думает, что у девочки переходный возраст. В период формирования личности подростки нелюдимы и неприветливы, и каждый педофил хорошо об этом знает. Поэтому в развратнике такая манера поведения быстро разжигает похоть, что ведет к экономии времени и помогает добиться лучшей оплаты труда. Но здесь важно вовремя закрыться в ванной.
Некоторые лисы, живущие в Америке и Европе, подходят к использованию этого эффекта по-научному. То есть думают, что подходят по-научному, поскольку готовятся по литературе, которая «раскрывает душу современного тинейджера». Особенно они ценят пятнадцатилетних сочинителей, с застенчивым румянцем снимающих перед читателем трусики с внутреннего мира своего поколения. Это, конечно, смешно. У подростков нет никакого общего внутреннего измерения – так же, как нет его у людей любого другого возраста. Каждый живет в своей вселенной, и эти инсайты в душу тинейджера – просто рыночный симулякр свежести для бюргера, которому душно от анального секса по видео, что-то вроде химического запаха ландыша для туалетных комнат. Лисе, которая хочет верно передать поведение современного подростка, такую литературу читать нельзя: будешь похожа не на тинейджера, а на старого театрального пидора, изображающего травести.
Правильная технология совсем другая. Как и все, что реально работает, она предельно проста:
1) при разговоре следует глядеть в сторону, лучше всего – в точку пола на расстоянии примерно два метра.
2) в ответ нужно говорить не больше трех слов, не считая предлогов и союзов.
3) каждая десятая или около того реплика должна нарушать правило номер два и быть слегка провокативной, чтобы у клиента не сложилось чувства, что он имеет дело с дауном.
– Как звать? – спросил он.
– Адель, – сказала я, косясь в угол.
– Лет сколько?
– Семнадцать.
– Не врешь?
Я помотала головой.
– Откуда сама, Адель?
– Из Хабаровска.
– Ну и как там у вас, в Хабаровске?
Я пожала плечами.
– Нормально.
– А чего ж приехала сюда?
Я опять пожала плечами.
– Так.
– Неразговорчивая ты.
– Может, я в душ?
– Да погоди ты. Надо же познакомиться сначала. Что мы, звери?
– Час двести долларов.
– Я учту, – сказал он. – И не противно тебе таким делом заниматься, Адель?
– Кушать-то надо.
Он взял со стола папку, раскрыл ее и некоторое время глядел внутрь, словно сверяясь с лежащей там инструкцией. Затем закрыл ее и положил на место.
– А где живешь? Снимаешь? – спросил он.
– Ну.
– И сколько вас в квартире, кроме мамочки? Пять? Десять?
– Когда как.
На этой стадии обычный развратник уже дошел бы до точки кипения. Похоже, и мой работодатель был от нее недалеко.
– Тебе семнадцать точно есть, детка? – спросил он.
– Есть, папашка, есть, – сказала я, поднимая на него глаза. – Семнадцать мгновений весны.
Это была провокативная реплика. Он заржал. Теперь мне снова следовало ограничиваться короткими смутными фразами. Но он, как оказалось, тоже умел быть провокативным.
– Хорошо, – сказал он. – Раз такой базар у нас пошел, пора представиться.
На стол передо мной легла раскрытая книжечка-удостоверение. Я внимательно прочитала написанное в ней, потом сличила его лицо с фотографией. На фотографии он был в кителе с погонами. Его звали Владимир Михайлович. Он был полковником ФСБ.
– Называй меня Михалыч, – сказал он и ухмыльнулся. – Так меня называют близкие люди. А мы, я надеюсь, сблизимся.
– Чем обязана, Михалыч? – спросила я.
– На тебя наш консультант пожаловался. Ты его вроде как обидела. Так что теперь придется искуплять. Или искупать. Не знаешь, как правильно?
У него была стереотипная внешность: волевой подбородок, стальные глаза, льняная челка. Но какая-то трапециедальность неблагородных пропорций делала это лицо похожим на западный типаж условного противника времен холодной войны. Киногерои такого рода обычно выпивали стакан водки, а затем закусывали стаканом, говоря сквозь хруст стекла, что это starinny russki obychai.
– Твою мать, – пробормотала я. – Субботник?
– Эй, – сказал он оскорбленно, – ты все-таки не путай ФСБ с ментами. Свои деньги ты получишь.
– Сколько вас? – спросила я усталым голосом.
– Один… Ну, максимум двое.
– А кто второй?
– Сейчас увидишь. Да ты не бойся, не обману.
Выдвинув ящик стола, он вынул из него коробку с разной медицинской всячиной – баночками, ватой и упаковкой одноразовых шприцев. Один шприц был заряжен – из-за ярко-красного колпачка на игле он походил на сигарету, которой затягивались так яростно, что огонек растянулся во всю ее длину.
– Ширяться с вами не буду, – сказала я. – Даже и за пять тарифов.
– Дура, – сказал он весело, – да кто ж тебе даст?
– И деньги вперед. А то кто его знает, какой вы через полчаса будете.
– Вот, возьми, – сказал он и кинул мне конверт.
Представители российского среднего класса часто дают доллары в конверте – так же, как получают. Это волнует. Словно тебя подняли на колесе социального обозрения, чтобы показать заветные звенья экономического механизма Родины… Я открыла конверт и пересчитала деньги. Там были обещанные три тарифа и еще пятьдесят долларов. Практически уровень «Националя». Таким клиентом следовало дорожить – или, во всяком случае, следовало делать вид, что дорожишь. Я очаровательно улыбнулась.