Священное сечение
Шрифт:
Коста смотрел, как Перони возится с ключами от квартиры.
— Джанни, ты не заболел?
Здоровяк выглядел изможденным.
— Мне просто надо отоспаться. И чего-нибудь поесть. Извини, Ник, у меня сегодня хреновое настроение.
— Понимаю, — сказал Коста. — Ты иди в квартиру, а у меня есть кое-какие дела. Я принесу тебе небольшой подарок.
В глазах Перони появилось волнение.
— Только не повреди овощи!
— Обещаю.
Было около часа дня. За углом находился известный ему магазин. Там продавалась еда, которая нравилась Перони: бутерброд с жареной свининой, соленой и приправленной розмарином. Коста мог бы купить и себе что-нибудь. Там не одно только мясо продавалось.
Однако сначала
Когда он вернулся, Перони уже растянулся на диване Терезы. Устроился по-домашнему и слушал прогноз погоды по телевизору. Взял из сумки бутерброд со свининой и стал набивать ею рот.
— Неплохо, — признал он. — Почему я никогда не заходил в этот магазин?
— Ты часто ходишь за покупками, когда живешь здесь?
Перони вздохнул:
— Снег надолго отрезал нас от всего мира, Ник. Поезда не ходят, самолеты не летают. Машин на дорогах тоже негусто. Полагаю, нашему стрелку будет трудно выбраться из Рима. Если только он захочет исчезнуть отсюда.
— Зачем ему уезжать? — спросил Коста. — Мертвое тело американки хранило некое послание. Нужно решить эту проблему. Человек не может загадать загадку и удалиться, так и не узнав, разгадают ее или нет.
— Понятия не имею, — проговорил Перони, доедая бутерброд. Он с трудом встал на ноги и отряхнулся от крошек. — Я больше ни черта не понимаю. Знаю только, что мне надо выспаться. Разбуди меня в нужное время. — Вдруг он задумался. — Какого черта Лео так легко уступил американцам? Ведь он мог побороться с ними. Просто не верится, что мы покорно идем к ним в посольство, в то время как бедную женщину убили на нашей территории. Да и Мауро тоже.
Однако Коста отлично понимал, что происходит. Лео Фальконе никогда не вступал в сражения, которые не мог выиграть. Этим он и выделяется в квестуре среди прочих. Инспектор умнее многих. Возможно, существовала еще одна причина. Утром появился какой-то безликий тип из службы безопасности — пришел как раз в тот момент, когда американку грузили в катафалк — и разговаривал с Фальконе наедине. Раньше Коста его никогда не видел. Перони — а он знал практически всех полицейских и агентов в городе, как гражданских, так и военных — только взглянул на этого человека и тихо выругался.
— Как звали того парня из службы безопасности?
Перони скорчил гримасу отвращения.
— Виале. Не спрашивай меня о том, чем он занимается. Или в каком звании. Я встречал его пару раз, когда мы арестовывали людей, которых он хотел отпустить на свободу. Этот тип умеет оказывать давление.
Коста чувствовал, что ступил на опасную тропу.
— Даже ты ему поддался?
— Я мог бы все рассказать тебе, Ник, — промурлыкал Перони, — но беда в том, что потом мне придется отрезать твой язык. Я шучу, хотя тут не до шуток. Если честно, то такие люди в наше время добиваются всего, чего хотят. И мешать им — только себе вредить.
Коста улыбнулся и молча направился к дивану. Улегся на него и впервые за последние сутки вытянул ноги.
— Намек понял, — сказал Перони, махнул рукой и скрылся в спальне.
Моника Сойер стояла у простого деревянного прилавка «Ланголо дивино» и мучилась оттого, что не владела итальянским. В агентстве ей порекомендовали это место и попытались объяснить, что там присутствует игра слов, которая в переводе обозначает одновременно и «божественное» и «винное». Она вроде поняла шутку. Речь шла о винном баре. Или даже об энотеке, то есть месте, где продаются разнообразные вина, дешевые и не очень. А также довольно дорогие блюда из макарон, сыра и холодного мяса. По крайней мере так ей сказали. И вот теперь Моника стоит в баре, расположенном на углу двух узких аллей неподалеку от кампо деи Фьори и не понимает толком, что к чему. Один конец комнаты в форме буквы L похож на библиотеку, где возвышаются один над другим ряды дорогих на вид бутылок, уходящие под высокий потолок. Остальная часть бара представляет собой простой узкий проход с деревянным полом, где может разместиться несколько человек. Тут стоят несколько сосновых столов, а в стеклянном шкафу красуются тарелки с ароматным сыром. Пожилой человек в коричневой куртке вроде тех, какие носят продавцы в лавках скобяных товаров, быстро говорил что-то по-итальянски. Бармен мог бы обращаться к ней и на урду, Моника все равно ничего не понимала. В заведении, кроме нее, находился еще только один клиент, человек в черном костюме. Он сидел на скамье, читал итальянскую газету и потягивал вино из самого большого стакана, который Моника Сойер когда-либо видела. Время от времени человек взбалтывал содержимое, нюхал его, улыбался и делал небольшой глоток.
Моника родилась в Сан-Франциско и хорошо знала бары. У нее должно получиться. В третий раз она очень отчетливо произнесла: «Будьте добры, бокал шардонне». И была готова расплакаться, так как человек за стойкой вновь начал лепетать что-то непонятное и махал рукой в сторону множества бутылок с разнообразнейшими винами.
— О черт… — прошептала Моника. Все шло из рук вон плохо. Из-за непогоды ей придется торчать одной в Риме еще несколько дней. Делать здесь абсолютно нечего, даже поговорить не с кем. И выпить негде, когда появляется такое желание. За исключением баров отеля одинокой и все еще довольно красивой американке сорока двух лет просто пойти некуда, да и небезопасно. К ней постоянно кто-то пристает.
— Итальянский и испанский весьма похожи, но, боюсь, они вряд ли взаимозаменяемы, — услышала она за спиной мягкий голос, говоривший с ирландским акцентом.
К Монике Сойер подошел человек в темном костюме. Он бесшумно приблизился к стойке, что при нормальных обстоятельствах могло напугать ее. Однако в данном случае Моника вовсе не испугалась. Незнакомец улыбался приятной улыбкой. У него интеллигентное лицо, несколько морщинистое, со шрамом, но тем не менее довольно симпатичное. Около пятидесяти, отличные белые зубы. Прямоугольные очки в проволочной оправе, слегка старомодные и с затемненными стеклами, так что она не сразу смогла различить серый цвет его глаз. Длинные густые волнистые, как у художника, волосы пепельного цвета.
Они никогда не оставят тебя в покое, подумала Моника. Потом увидела, как незнакомец развязал шарф на шее, и испытала глубокое детское чувство вины.
— Отец, — пробормотала она, глядя на жесткий воротник и чувствуя, как к щекам приливает кровь. — Простите, я не поняла.
Перед ней красивый мужчина. В том-то и вся проблема. Учитывая, что Харви, возможно, приедет в Рим только через несколько дней, а то и через неделю, ей надо здесь с кем-то общаться. Один только звук родной английской речи сразу все изменил.
— Да как же вы могли понять?
Он шести футов ростом и хорошо сложен. Смотрит на ее пальто из лисьего меха, размышляя, может быть, о том, что это за женщина бродит по заваленному снегом Риму, одетая, словно для выхода в театр.
— Это самая теплая одежда, которая у меня есть, — поспешно стала объяснять Моника. — Кроме того, я надела пальто, готовясь к встрече с мужем. Он собирался прилететь сюда сегодня из Нью-Йорка. Но, говорят, аэропорт закрыт. И одному Богу известно на сколько… — Она молча выругала себя, понимая, что должна следить за речью. Моника Сойер посещала монастырскую школу в Пало-Альто и должна знать, как вести себя в подобной ситуации. Однако он вроде бы не очень шокирован. Служители церкви нынче стали совсем другими.