Святая Грета
Шрифт:
Грета смотрела на город, сиявший миллионами огней. По клубящимся тучам скользили сполохи неона, и это выглядело довольно тревожно, напоминая подсветку зловещих декораций. Клайс и Грета ехали молча, глядя, как город встает над ними, будто вырастая из размолотой танками земли Полигона. Редкие небоскребы торчали, как обглоданные кости, они вонзались в низкое небо, но кровь не текла — это небо давно уже было убито. Оно светилось само по себе, и проэкторы, транслирующие на облака неоновый свет, были здесь не при чем. Так выглядело истинное небо Ада.
“Я живу в этом месте, я живу в Аду”, - говорила себе Грета, пока город приближался. — “Мы все живем в Аду. Неужели никто,
Бонга остановился и поджидал их.
— Значит, до завтра? — спросил он, глядя то на Грету, то на Клайса.
— До завтра, — ответил Клайс.
— Тебе за куртку не влетит? — Грета кивнула на рукав, измазанный сажей.
— Влетит, — честно признался Бонга. — Все, пока!
Они проводили его взгядом, и Клайс в который раз сказал:
— Мне бы такой велик!
— Твой ничуть не хуже, — отозвалась Грета. — Они точно не знают? — спросила она, имея в виду родителей.
— Не знают, — заверил ее Клайс. — Все наши в один голос заявили, что видели, как ты летела кубарем с горы.
— Отлично…
— Может, ты считаешь, что им мало попало? — фыркнул Клайс.
— Все равно мне надо помолиться за них, — ответила Грета.
— Почему бы тебе не помолиться прямо сейчас? — язвительно поинтересовался Клайс.
— Почему бы тебе не помолиться самому? — огрызнулась Грета. — Попроси у Бога трехколесный велосипед!
Они рассмеялись. Грета оглянулась на Полигон, и ее сердце застучало быстрее. Полигон напоминал темную яму, откуда открываются двери в ничто.
— До завтра, — прошептала она.
Мать уже вернулась со своего завода и чистила картошку. Отец еще не приходил. Грета твердо знала, что у отца есть женщина, и знала запах ее духов, которыми пахли рубашки отца, но не говорила про это никому, даже Клайсу.
— Где вы были? — спросила мать, грохоча кастрюлями.
— Ездили покататься, — ответил Клайс.
— Опять хочешь свернуть себе шею? — спросила мать у Греты.
— На все воля Божья, — отозвалась та, заходя в свою комнату.
— Воля Божья!.. Идите есть! Вон, ешьте фасоль!
— Угу, — отозвался Клайс из своей комнаты за перегородкой. Грета задернула жалюзи и лишь тогда включила настольную лампу. Улыбнулась распятию на стене.
— Я сейчас!
Монстроборец Иесус терпеливо ждал. Зеркальце вместо лица тускло блестело, отражая нить накала. Свет лампы падал на комод и застланную коричневым пледом узкую кровать. Других предметов мебели в этой комнате не было, если не считать железного сундука под кроватью и канделябра в углу под распятием. В канделябре белели трупики свечей. Цветок на подоконнике никто не поливал, он стоял грустный и наполовину засохший. Грета зажгла свечи и выключила лампу. Пластиковая бутылка с остатками воды была покрыта изнутри зеленоватым налетом, Грета вылила воду в цветочный горшок и посмотрела на распятие. Когда она говорила с Монстроборцем в последний раз? Не так, как в больнице, а со всеми обрядами, дающими право задавать Иесусу вопросы? Сколько же надо ему рассказать, ночи не хватит!
— Грета! — донеслось с кухни. — Клайс, позови ее!
Клайс возник на пороге. Он успел переодеться, на нем был черный бадлон со стоячим воротничком и зеленые вельветовые штаны с карманами на бедрах. Грета на секунду залюбовалась им. Клайс поглядел ей в глаза и все понял — и то, что Грете необходимо поговорить с Монстроборцем, судя по горящему канделябру, и то, как она успела соскучиться по своей келье (Клайс иначе ее комнату не называл). В комнате Клайса все было иначе — у потолка вращались голографические планеты и покачивались модели звездолетов, свисающие
— Ты идешь? — спросил Клайс.
— Пошли, — вздохнула Грета. Кроме Монстроборца, она с радостью поговорила бы с братом, но дома это было невозможно. Слишком тонкие стены, слишком важные вещи предстояло обсудить.
Клайс подмигнул ей.
“Еще успеем поговорить.”
Грета улыбнулась краешком рта.
Кухня была совсем крошечной. А может, слишком много места занимал круглый стол. Грета тут же уселась на свое место, Клайс — рядом с ней. Мать молча поставила перед ними тарелки с разогретой фасолью, масленку с натуральным маслом и корзинку с нарезанным хлебом.
Помолившись, они принялись за еду.
Атмосфера была гнетущей. Грета научилась этого не замечать, но так было всегда. Она скосила глаза и поглядела на мать. Та была занята серьезным и совершенно бесполезным делом — она протирала посуду полотенцем, прежде, чем убрать ее в шкаф. В их семье говорить во время еды вроде бы не запрещалось, но лучше этого было не делать. Клайс легонько задел под столом коленом, указал глазами на фасоль:
“Давай наперегонки!”
Сам он почти уже доел. Грета поднажала, но держать ложку приходилось левой рукой, а это было не совсем удобно. Клайс не спешил, давая ей фору. А потом, когда Грете оставалась всего пара ложек, лихо слизнул остатки фасоли и предъявил чистое дно. В его глазах блестели лукавые искры. Грета едва сдержалась, чтобы не крикнуть “Так нечестно!”.
— Вы поели? — сухо спросила мать.
— Да, — хором ответили Грета и Клайс.
— Теперь мыться и спать!
Они одновременно поднялись и отправились в ванную.
Когда Грета была маленькой, она твердо знала: более унылого места, чем ванная, в мире больше нет. Под изъеденной чистящими растворами сидячей ванной жили пауки и, может быть, даже крысы. Грязно-зеленая краска стен облупалась, слезая пластами. Клубы пара поднимались к высокому мутному окошку под самым потолком, углы были затянуты черной паутиной. Сюда их с Клайсом обычно запирали, когда наказывали, и им оставалось лишь слушать, как капает вода из вечно текущего крана в банку из-под консервов. Еще в ванной противно пахло сыростью. Однажды Грета хотела принести сюда сухие цветы, чтобы хоть как-то украсить помещение, но ей это запретили. Больше она не пыталась. Нет, так нет.
И все равно ей было приятно снова оказаться здесь. Клайс помог ей намазать щетку зубной пастой, шепнул: “давай, не долго!”, и Грета осталась одна. Она чистила зубы и думала, хорошо ей здесь или нет. С одной стороны, конечно, да! У нее есть собственная комната, а мать приходит с работы только вечером… А с другой… В больнице было точно так же. ТОЧНО ТАК ЖЕ. Раньше Грета этого просто не знала, но теперь начинала понимать: в их доме царили порядки казенного заведения. Такой же могильный холод. Дом — это не то место, где можно расслабиться. Дом — это холодная война. Если думать об этом, то хочется заплакать. Или даже умереть.