Святилище

Фолкнер Уильям Катберт

Но мне ясно, в чем тут истинная причина. "Вот уж не думал, что вы трус", - сказал я ему.

– Делайте, как говорю, - ответил Гудвин.
– Мне здесь будет хорошо.

– Но он...
– Хорес подался вперед, медленно потирая руки.
– Он не понимает... Черт возьми, говорите что угодно, но тлетворность есть даже во взгляде на зло, даже в случайном; с разложением нельзя идти на сделку, на компромисс... Видите, какой беспокойной и подозрительной стала Нарцисса, едва узнав об этом. Я считал, что вернулся сюда по собственной воле, но теперь вижу... Как по-вашему, она сочла, что

я привел эту женщину в дом на ночь или что-то в этом роде?

– Сперва я тоже так решила, - сказала мисс Дженни.
– Но теперь, надеюсь, она поняла, что, какие бы ни были у тебя взгляды, ради них ты сделаешь гораздо больше, чем ради любой мзды.

– То есть она намекала, что у них нет денег, когда...

– Ну и что? Ты ведь прекрасно без них обходишься.
– Нарцисса вошла в комнату.

– Мы тут беседовали об убийстве и злодеянии, - сказала мисс Дженни.

– Надеюсь, вы уже кончили, - сказала Нарцисса. Она не садилась.

– У Нарциссы тоже есть свои печали, - сказала мисс Дженни.
– Правда, Нарцисса?

– Это какие?
– спросил Хорес.
– Неужели застала Бори с запахом перегара?

– Она отвергнута. Возлюбленный скрылся и бросил ее.

– Какая вы дура, - сказала Нарцисса.

– Да-да, - сказала мисс Дженни.
– Гоуэн Стивенс ее бросил. Даже не вернулся с тех оксфордских танцев, чтобы сказать последнее прости. Лишь написал письмо.
– Она стала шарить в кресле вокруг себя.
– И я теперь вздрагиваю при каждом звонке, мне все кажется, что его мать...

– Мисс Дженни, - потребовала Нарцисса, - отдайте мое письмо.

– Подожди, - сказала мисс Дженни, - вот, нашла, ну, что скажешь об этой тонкой операции без обезболивания на человеческом сердце? Я начинаю верить, что, как говорят, молодые люди, желая вступить в брак, узнают все то, что мы, вступая в брак, желали узнать.

Хорес взял листок.

Дорогая Нарцисса.

Здесь нет заглавия. Мне хотелось бы, чтобы не могло быть и даты. Но будь мое сердце так же чисто, как лежащая передо мной страница, в этом письме не было б необходимости. Больше я тебя никогда не увижу. Мне тяжело писать, со мной случилась история, которой я не могу не стыдиться. Единственный просвет в этом мраке - то, что собственным безрассудством я не причинил вреда никому, кроме себя, и что всей меры этого безрассудства ты никогда не узнаешь. Пойми, надежда, что ты ничего не будешь знать, единственная причина того, что мы больше не увидимся. Думай обо мне как можно лучше. Мне хотелось бы иметь право просить тебя не думать обо мне плохо, если тебе станет известно о моем безрассудстве.

Г.

Хорес прочел написанное, одну-единственную страничку. Сжал листок между ладоней. Некоторое время никто не произносил ни слова.

– Господи Боже, - нарушил молчание Хорес.
– На танцах его кто-то принял за миссисипца.

– Думаю, на твоем месте...
– начала было Нарцисса. Умолкла, потом спросила: - Хорес, это еще долго будет тянуться?

– Не дольше, чем будет от меня зависеть. Разве что ты знаешь, каким путем его можно вызволить завтра же.

– Есть только один путь.
– Нарцисса задержала на брате взгляд. Потом повернулась

к двери.
– Куда девался Бори? Скоро будет готов обед.

Она вышла.

– И ты знаешь, что это за путь, - сказала мисс Дженни.
– Разве что у тебя совсем нет твердости.

– Я пойму, есть она у меня или нет, если скажете, какой путь может быть еще.

– Возвратиться к Белл, - сказала мисс Дженни.
– Вернуться домой.

В субботу убийцу-негра должны были повесить без шумихи и похоронить без обряда: одну лишь ночь оставалось ему петь у зарешеченного окна и кричать из теплого непроглядного сумрака майской ночи; потом его уведут, и это окно достанется Гудвину. Дело Гудвина было назначено на июньскую сессию суда, под залог его не освобождали. Но он по-прежнему не соглашался, чтобы Хорес упоминал о пребывании Лупоглазого на месте преступления.

– Говорю же вам, - сказал Гудвин, - у них нет против меня никаких улик.

– Откуда вы знаете?
– спросил Хорес.

– Ну пусть, как бы там ни было, на суде надежда все-таки есть. А если до Мемфиса дойдет, что я продал Лупоглазого, думаете, у меня будет надежда вернуться сюда после дачи показаний?

– На вашей стороне закон, справедливость, цивилизация.

– Конечно, если я до конца дней буду сидеть на корточках в этом углу. Подите сюда, - Гудвин подвел Хореса к окну.
– Из отеля смотрят сюда пять окон. А я видел, как он выстрелом из пистолета с двадцати футов зажигал спички. Да черт возьми, если я покажу против него на суде, то оттуда уже не вернусь.

– Но ведь существует такое понятие, как препятствие отправлению пра...

– Препятствие кривосудию. Пусть докажут, что это я. Томми лежал в сарае, стреляли в него сзади. Пусть найдут пистолет. Я находился на месте и ждал. Бежать не пытался. Хотя мог бы. Шерифа вызвал я. Конечно, то, что там были только она, я и папа, говорит не в мою пользу. Но если это уловка, разве здравый смысл не подсказывает, что я мог бы найти другую, получше?

– Вас будет судить не здравый смысл, - сказал Хорес.
– Вас будут судить присяжные.

– Пусть судят. Это и все, чем они будут располагать. Убитый найден в сарае, к нему никто не притрагивался. Я, жена, папа и малыш находились в доме; там ничего не тронуто; за шерифом посылал я. Нет-нет; так я знаю, что какая-то надежда у меня есть, но стоит хоть заикнуться о Лупоглазом, и моя песенка спета. Я знаю, чем это кончится.

– Но вы же слышали выстрел, - сказал Хорес.
– Вы уже говорили.

– Нет, - сказал Гудвин.
– Не говорил. Я ничего не слышал. Ничего об этом не знаю... Подождите минутку на улице, я поговорю с Руби.

Вышла она через пять минут. Хорес сказал:

– В этом деле есть что-то, чего я пока не знаю; вы оба чего-то не говорите мне. Ли предупредил вас, чтобы вы не говорили мне этого. Я прав?

Женщина шла рядом с Хоресом, держа на руках ребенка. Ребенок то и дело хныкал, его худенькое тельце судорожно подергивалось. Она вполголоса напевала ему и качала, стараясь успокоить.

– Должно быть, вы его слишком много носите, - сказал Хорес.
– Возможно, если б вы могли оставить его в отеле...