Святополк Окаянный
Шрифт:
К магистрату притащили две катапульты, зарядили их бартабами. Сам Монго, подойдя к каменным ступеням, ведущим в здание магистрата, громко произнес:
— Георгий Дзулос! Я предлагаю всем, кто находится с тобой в магистрате, сложить оружие и сдаться. В противном случае вы все будете сожжены бартабами. Выбирайте. При счете «двадцать» мы стреляем в вас бартабами.
Адмирал обернулся к матросу, стоявшему рядом, приказал:
— Считай, Михаил, да чтоб слышали они.
И тот начал громко, размеренно, без спешки:
— P-раз… Два… Три…
Когда он досчитал до десяти, из магистрата закричали:
— Условия! На каких условиях?
Матрос перестал считать, Монго отвечал:
— Всем жизнь. Дзулосу — суд императора.
Все понимали, что «суд императора» означал смерть, чаще мучительную.
— Продолжай счет, — кивнул адмирал матросу.
— Одиннадцать… Двенадцать… Тринадцать…
При счете «девятнадцать» из магистрата вышел высокий, статный мужчина в блестящих посеребренных латах и оттуда, сверху, швырнул меч к ногам победителей.
Монго побледнел, Мстислав шагнул, поднял меч, сказал с укоризной:
— Так с другом не прощаются.
Монго, конечно, узнал архонта, однако спросил громко:
— Георгий Дзулос, это ты?
— Да, я, — отвечал тот.
— Ты арестован.
Следом за архонтом стали выходить воины, бросая оружие на камни крыльца. Мстислав с восхищением смотрел на них, все были рослые, крепкие, на лицах — ни тени страха.
Мстислав подошел к адмиралу, сказал твердо:
— Монго, их я забираю себе.
— Всех?
— Всех. И даже раненых.
— Ну что ж, бери в счет полона. Рабы будут крепкие.
— Воины, Монго, воины, самые дорогие для меня люди, — отвечал почти весело Мстислав, отирая рукавом подсохшую на лбу кровь, смешавшуюся с копотью.
До подвига Мстиславова, который прославил его имя на века, оставалось шесть лет. Именно столько было отпущено еще жить касожскому князю Редеде, рискнувшему схватиться в единоборстве с тмутараканским князем Мстиславом Владимировичем, достойным наследником деда своего Святослава.
На другом краю земли
Внизу, в фиорде, у самой воды, мельтеша, надрывно кричали чайки. По ступеням, вырубленным в скале, король Олаф спускался к берегу вместе со своим высоким гостем новгородским князем Ярославом. В отличие от гостя король был толст, и расшитая мехом белая овчинная безрукавка на нем, казалось, трещала по швам. Ярослав, одетый в кафтан, уже раскаивался, что отказался от такой же меховой безрукавки, когда они собирались идти к морю. Что ни говори, Ледовитый океан и летом дышал холодом.
— Конечно, — продолжал король давно начатый разговор. — Оно нехорошо поднимать меч на отца, не по-христиански.
— А я и не поднимаю. Он поднимает, а мне как-то надо защищаться. Ежели будет грех, то на нем.
— Ну. Бог разберется, чей грех тяжелее. А с воинами я тебе помогу. Куда деться, ты теперь, чай, мой зять, почти что сын. Ингигерду не очень-то балуй, женщина должна знать свое место.
Ярослав поморщился, и Олаф понял, что князь не хочет говорить о подобных, само собой разумеющихся, мелочах.
— Мой предшественник, кстати тоже Олаф, воспитывался в Новгороде, он и этот город заложил в девятьсот девяносто шестом году. Так что, считай, моему Дронтгейму почти двадцать лет. Пожалуй, самая молодая столица в Европе, и через основателя она родня твоему Новгороду. А?
— Пожалуй, — согласился Ярослав.
— А стало быть, мы и выручать друг друга должны. Верно?
— Верно, — согласился князь.
— Я тебе дам самых лучших, самых искусных мужей моих. Помнишь Эймундра Ринговича, он на свадьбе сидел рядом со мной?
— Помню.
— Он и в Дании воевал, и в Англии, лучшего командира дружины тебе не найти. Опытен и удачлив. Ему ты можешь доверять самые опасные и трудные дела. Исполнит точно и почти без потерь.
«Еще бы не исполнить, — думал Ярослав, — такие куны получать будет. За пять гривен в месяц я бы и сам чьи-нибудь приказы поисполнял».
Они спустились к воде, к причалу, у которого стояла зачаленная одномачтовая шняка [115] , и четыре рыбака выгружали с нее на берег рыбу. Нахальные чайки реяли над ними, едва не сбивая им шапки, и прямо из корзины выхватывали рыбины.
115
Шняка — морская лодка для ловли рыбы — поменьше лодии.
Рыбаки дружно приветствовали короля, а он запросто спросил тащившего корзину:
— Ну, как твоя жена, Прастен?
— Выздоровела, государь, — отвечал тот с готовностью.
— Ну и слава Богу. Я ж тебе говорил, попои жиром и все пройдет.
Король пошел с князем дальше по берегу у самой воды, глядя на выход в море, говорил:
— Вот так ежели пойти из фиорда и, выйдя в море, повернуть на запад, а потом двигаться вдоль берега, то при хорошем ветре можно за пять дней или за неделю добраться до Англии.
— Ты бывал там?
— А как же. Воевал с Кнутом Великим. Ты видел этого отрока, ну, который на кантеле [116] играл?
— Видел.
— Так вот, это Свенд — сын Канута Великого. Он прислал его ко мне на воспитание. Женился на Эмме, вдове английского короля Этельреда Неразумного. Ну и прислал мальчишку ко мне, пусть, говорит, подальше от мачехи растет, меньше обижен будет. Оно и верно, отрок вдали от матери мужественнее вырастает.
— Ну это ежели от родной, — сказал Ярослав, пытаясь догадаться, с чего это король вдруг на детей перешел. И понял тут же со следующей фразы своего толстого собеседника.
116
Кантеле — музыкальный струнный инструмент, вроде гуслей.