Святополк Окаянный
Шрифт:
— А кто убил Глеба?
— Какой-то Торчин, повар его. Но я думаю, не сам он на то решился. Подучили. Милостник Глеба Моисей, который привез Глеба, сказывал, что муромцы шибко на них злились за кресты их. Волхвы народ натравливали, подзуживали.
— А где Борис? Что-то его не видно.
— Борис, брат, за невестой уехал к печенегам. Наверное, свадьбу играет там.
— На печенежке вздумал жениться? — удивился Сфенг.
— А что? Ежели полюбил, зачем откладывать? И потом, родство со степняками лишь на пользу Руси. У меня вон жена полячка, и посему
— Породнение, может, и залог, но родство не всегда.
— Как то есть?
— Да вон возьми хотя бы Владимира с Ярославом, отец и сын, уж куда родней, а едва не сцепились.
— Тут, пожалуй, ты прав, — вздохнул Святополк — С Ярославом у нас тишины не будет. Говорят, варягов набирает, не для пиров же.
Вскоре приехал в Киев князь Борис с молодой женой Нанкуль в сопровождении полусотни ее родственников. Прежде чем начать свадебный пир, решили обвенчать молодых, а до венчанья была крещена юная печенежка и наречена христианским именем Анна. Об этом попросил митрополита сам Борис: «Чтобы в память о маме».
Однако первое имя настолько прикипает к человеку, что никаким крестом его не отдерешь. В обращении молодая княгиня так и осталась навсегда Нанкуль. И никто никогда не вспоминал, что она Анна, даже сам муж. Что уж говорить о юной печенежке, если и покойного великого князя никогда не называли по крещеному имени — Василий, но лишь по первому Владимир Святославич.
После свадебного пира, на котором был определен князю Борису новый удел Владимир-Волынский, чтобы был он поближе к Киеву и печенежской степи, молодые временно поселились в великокняжеском дворце. Решено было, что во Владимир сначала Борис съездит один с милостниками, осмотрится там, подготовит дворец, а потом увезет туда и молодую жену.
После отъезда Бориса вдруг закапризничала великая княгиня Ядвига Болеславовна, ей показалось зазорным жить под одной крышей со «степной дикаркой», Недавней заточнице вдруг оказался тесным целый дворец.
— Какая же я великая княгиня, коли должна жить в одних хоромах с этой черномазой? — зудела Ядвига своему мужу. — Она, как коза, носится по переходам и на днях едва не сбила меня с ног на крыльце.
Святополк понял, что со спесивой женой не будет мира и в собственном доме, и стал искать в Киеве дом, приличествующий молодой княгине. Такой нашелся у боярина Коснячки, двор которого был недалеко от митрополичьего двора. Небольшой, но новенький терем с петушком на коньке. Его построил Коснячка для сына на случай женитьбы, чтобы, и женившись, тот оставался подле отца.
— Только на время, — оправдывался Святополк. — Вернется Борис и уедет со своей женой на Волынь.
— Господи, Святополк Ярополчич, о чем ты говоришь, — успокаивал Коснячка. — Да для меня великая честь уступить терем князю Борису хошь на пять лет. Моему балбесу до женитьбы еще пыхтеть и пыхтеть.
Однако великий князь не захотел одалживаться у боярина, уплатив ему двадцать гривен за наем терема. Коснячка для приличия один раз отнекнулся, но во второй раз не осмелился, куны взял. Двадцать гривен с неба не падают.
Теперь Святополку предстояло, не обидев Нанкуль, переселить ее в Коснячкин терем. Придя к ней в светлицу, Святополк спросил:
— Ну, как ты живешь, Нанкуль?
— Хорошо, — отвечала та со вздохом, и князь понял: скучает юная жена Бориса. И спросил с сочувствием:
— Скучаешь?
— Есть маленько, — отвечала Нанкуль. — Здесь кругом дома, дома, степи не видать.
— Ничего, вот вернется Борис — и поедете вместе к своему столу, там и по степи, и по лесу путь будет.
— А когда он приедет?
— Не знаю, Нанкуль. Как управится, так и приедет. Он, думаешь, не скучает? Я что пришел-то, Нанкуль, — начал Святополк несколько раздумчиво, — ты сейчас уж княгиня, русская княгиня. Понимаешь?
— Ага. Понимаю.
— А княгине у нас полагается иметь свой терем. Понимаешь?
— Понимаю. Я и в кочевье имела свою кибитку.
— И я нашел для тебя такой. Ты там будешь одна.
— Совсем одна? — удивилась Нанкуль. — А слуги?
— Ну, конечно, со слугами своими. Все, кто тебе нужен, будут при тебе. Но это уж будет твой терем. А то здесь ты вроде и не хозяйка.
Нанкуль опустила глаза, кивнула утвердительно, она, все поняла, молвила, вздохнув:
— Княгиня Ядвига за что-то осердилась.
— Что ты, милая, — заговорил Святополк, в душе проклиная капризы жены. — Просто мне хочется, чтоб ты была в своем доме полной хозяйкой.
— Хорошо, князь Святополк, я согласна.
— Ну и умница, — с облегчением молвил великий князь, которому был неприятен этот разговор. Получалось вроде, что он выгоняет невестку. Кому ж это приятно? — Борис вернется, и вы сразу уедете в свой город Владимир.
Однако выселения Нанкуль из великокняжеского дворца Ядвиге показалось мало.
— Теперь надо убрать со двора Предславу, — сказала она Святополку.
— Да ты что? — возмутился тот. — Княжна Предслава родилась и выросла тут. Это, коли на то пошло, ее дворец, а не твой.
— Я великая княгиня, — отвечала спесиво Ядвига. — А она — кто? Всего лишь княжна. А это дворец великокняжеский.
— Эх ты, великая княгиня, — рассердился Святополк. — Быстро ж ты забыла поруб, рано тебя оттуда выпустили.
И ушел, хлопнув дверью.
Но еще до возвращения Бориса пришло тревожное известие из Новгорода: Ярослав готовится идти ратью на Киев. Это опять была грамота от посадника Константина.
Святополк собрал к себе на совет бояр, на котором сообщил о тревожном известии, и спросил:
— Ну, что будем делать?
Бояре переглядывались, мялись, по их лицам Святополк угадывал мысли их: мол, Ярослав идет ратью не на Киев, а на тебя. Вот вы меж собой и разбирайтесь. Наконец разлепил уста воевода Блуд: