Святополк Окаянный
Шрифт:
— Где Блуд?
— Не знаю.
— Выводи своих.
— Многие разбегаются, князь.
— Убегающих сечь на месте! Да быстрей, быстрей!
Святополк понимал, сеча будет беспощадная. Новгородцы настроены только на победу, даже лодии, отпихнутые от берега, медленно уплывают по реке. Им отступать некуда. А киевлянам? У них за спиной лес, озеро. И вот уж один, другой побежали к лесу.
— Воротить! Воротить! — кричит Святополк, оборачиваясь туда, но никто не бежит за сбежавшими. И тут князь обнаруживает за спиной своего милостника: — Волчок? Я же тебе велел к Борису.
— Я
— Почему не сам?
— Потому, — дерзко отвечает Волчок, и Святополк понимает, что слуга не хочет оставлять его в этом отчаянном положении.
Филон гнал коня вокруг озера, через камыши и тальник, стараясь спрямить путь. Однако еще издали увидел, как разбегаются печенеги, хватая коней, а за ними гоняются с мечами воины и, догнавши, рубят без всякой пощады. И Филон понял, новгородцы застали полк Бориса врасплох.
Он повернул назад, но уже не спешил гнать коня. Понимая, что с такой черной вестью на этот-то раз князь вряд ли помилует его. «Эх, жизнь! Куда ни кинь — везде клин».
Так, едучи почти шагом, Филон наскочил на двух полян, бежавших ему навстречу.
— Братцы, вы куда?
— Пошел ты, — огрызнулись те и пробежали мимо. Однако один из них все же оглянулся, крикнул:
— Тикай, парень. Уноси ноги.
Филон остановил коня, задумался: «Неужто и тут разгром?»
И тут из кустов выскочило еще несколько киевлян.
— Что там, братцы? — спросил Филон.
— Худо, брат, расчихвостили нас славяне.
— А князь?
— Князя убили, кажись.
И они тут же скрылись в кустах. Услыхав крики: «Лови, лови! Вон побежал!» — Филон завернул коня и решительно помчался прочь, все более и более забирая в лес. Надо было спасаться самому, и это счастье, что он оказался на коне.
Победное торжество новгородцев
Еще победитель в пути был, а уж Киеву сорока на хвосте весть принесла: «Побили славяне, берегитесь, поляне!»
Ничего себе весточка. Город встревожился, как улей перед медвежьим наскоком. На Почайне сразу затишье наступило, склады позакрылись. Кто не успел товары сгрузить, затаились на своих лодиях и шняках, на всякий случай паруса приготовили. Начнется грабеж в городе, поднимут парус — и были таковы. На Торге все лавки тоже закрылись, площадь словно вымерла: ни тебе хлеба, ни тебе паволок, ни тебе раба захудалого, ничего не купишь, вмиг обеднел Киев.
Хорошо тем, у кого в кармане вошь на аркане. А каково боярам, купцам, всем вятшим людям? Если вооружать город, к защите готовя, так почти некого. Все здоровые, молодые со Святополком ушли. Кинулись вятшие к митрополиту, он к Богу ближе, должен посоветовать.
— Что делать, святой отче?
— Молитесь, дети мои. Да встречайте великого князя хлебом-солью.
— Как? Хромого-то этого?
— Я сказал, великого князя, — повторил митрополит.
Дошло-таки до вятших: не все ли равно, кто на великом столе — Святополк ли, Ярослав ли, лишь бы ласков был да приязнен. А какая ж приязнь у него будет, ежели перед ним ворота затворить да со стен копья пустить?
Всхлопотались вятшие: надо встренуть хромого (тьфу-тьфу, боле не услышите!) так, ровно о нем токо и страдали-думали. Оно и нет другого-то выхода.
Ярослав, шедший Киев на щит брать, был удивлен столь пышной хлебосольной встречей, даже ловушку заподозрил, и первое, что потребовал от вятших:
— Приведите мне Святополка и Бориса.
Переглядываются бояре, пожимают плечами:
— Ярослав Владимирович, да где ж нам их взять-то? Чай, ты их воевал, они у тебя должны быть.
Ярослав сам знает, что «должны бы быть», да нету. На два-три ряда мертвых на поле ратном проверили по его приказу, не нашли ни того, ни другого. Ускользнули братцы, ровно их и не было, шатры лишь на память оставили.
Ярослав еще там, у Любеча, попрекнул Эймунда:
— Ну, так где твои живые или мертвые?
— Будут, Ярослав Владимирович, обязательно будут, — отвечал уверенно варяг, словно искомые князья за ближайшим лесом дожидаются.
Вообще-то Ярослав был благодарен Эймунду Ринговичу. Именно он придумал удар по киевлянам с двух сторон и именно ранним утром, когда все дрыхнут без задних ног. Вот что значит большой боевой опыт. Но войти в Киев — еще не значило стать хозяином его, желанным для жителей. Надо было сделать сразу такое, чтоб привлечь на свою сторону весь город. Ну, если не весь, так большинство.
И когда на главную площадь пригнали пленных с любечской рати, сбежался туда почти весь Киев. Матери сыновей искать, жены мужей, сестры братьев. Шум и плач на площади. Плачут те, кто не увидел своего, а раз нет его среди пленных, — значит, убит. Радуются те, кто и сыскал своего единственного, но тоже ревут, зная, что пленному грозит. Рабство. Придется выкупать полоненного. Это сколько ж заломят за него победители?
Все пленные в колодках, привязаны к общей волосяной веревке, сбиты в кучу, окружены варягами, которые никого к ним не подпускают. Не глядят, мать ты или жена полоненному, отталкивают грубо, рычат, как на собак:
— Пошла вон!
Приехал на площадь великий князь Ярослав Владимирович, не спеша объехал полон, словно подсчитывая: сколько ж их? Остановил коня, поднял руку, тишины прося. Зашикали в толпе друг на друга, вроде стихать начали, лишь старушонку какую-то унять так и не смогли, воет, ровно волчица. Может, глухая она? Разбираться не стали, треснули чем-то по башке. Сомлела несчастная. Умолкла.
— Господа киевляне, — начал Ярослав, — вот ваши сыны и братья, поднявшие на меня меч. Что они заслужили от меня?
Князь обвел притихшую толпу вопрошающим взглядом. Но никто не осмелился ответить ему. Все знали, чего заслуживают пленные.
— Правильно, — сказал Ярослав, хотя в толпе и не пикнули. — Правильно, для пленного — прямой путь на рабий рынок. Но я своею великокняжеской властью прощаю их. И даю им свободу.
Взревела, вскричала площадь торжествующе. Забурлила, заклокотала: «Слава Ярославу-у-у! Слава-а великому кня-зю-у-у!»
И тут же, смяв оторопелое варяжское охранение, обняла толпа своих прощенных сыновей, растворила в себе. Куда делись колодки, волосяные веревки, мигом все разлетелось в клочья, в щепки.