Святополк Окаянный
Шрифт:
— А сколько нам остается?
— Примерно тысяча.
— Вы тут с ума посходили, — вскочил Ярослав со стольца и, прихрамывая, прошелся взад-вперед по светлице.
Вячко, всегда лично отсылавший выход Киеву, который, казалось ему, от сердца отрывал, о чем, увы, не мог даже заикнуться, вдруг встретил в лице нового князя своего союзника. И потому вполне разделил его возмущение такой несправедливостью:
— Я тоже, Ярослав Владимирович, всегда так думал, что это никуда негоже.
— Думал,
— Так я человек маленький, — замялся Вячко.
— Выкинь это из головы — «маленький», ты кунами, на которых сидишь, можешь полгорода купить. Понял? Маленький, — проворчал Ярослав, опять усаживаясь на столец. — Неужели этим не возмущался Вышеслав?
— Нет, князь. Вышеслав Владимирович, напротив, всегда напоминал мне: отослан ли выход в Киев?
— Я напоминать не буду. Сегодня же вели вечером собрать ко мне посадника, воевод, тысяцкого и вятших людей от всех концов.
— И старост кончанских?
— Да, да, и старост кончанских.
Разве мог Вячко не оценить такого князя, болевшего всей душой за казну?
Ярослав, привыкший отправлять выход Киеву в основном скорой, чем богаты были залесские земли, никак не мог смириться с этакой прорвой кун, отправляемых Новгородом Киеву. Скора — это скора, в лесах ее — хоть пруд пруди, а куны — серебро, золото, на которые можно и дружину нанять, и многое другое полезное сделать. На куны все можно купить, а вот на скору… Ее еще самое сперва продать надо.
Вечером собрались на княжий двор приглашенные вятшие люди Новгорода, самые уважаемые. Собрались во дворе, гадали меж собой: зачем званы? И когда приехал наконец посадник Константин Добрынич, то велено было идти к князю всем. Двинулись за посадником воеводы, за ними тысяцкий, бояре и старосты кончанские.
Входили к князю, кланялись, рассаживались у стен по лавкам, застеленным коврами заморскими.
Ярослав сидел на стольце с лицом озабоченным, но не сердитым. Из чего заключали входящие, что головомойки не будет, а будет, видимо, совет с вечем.
Ближе всех к князю, как и положено, сел посадник, за ним воеводы, тысяцкий, казначей, бояре, старосты.
— Я собрал вас, господа новгородцы, посоветоваться насчет выхода, который мы платим Киеву. Справедлив ли он? Вот о чем хочу поспрошать вас.
Вятшие переглянулись меж собой, посадник было заворочался, кашлянул, — видимо, слово молвить собрался. Но Ярослав, покосившись на него, посоветовал негромко:
— Ты погоди, Константин, знаю, что ты скажешь. Мне важно меньших послушать, — и взглянул в конец лавок, где старосты кончанские сидели.
— Дозволь мне сказать, князь, — поднялся Тимошкинич — староста Плотницкого конца.
— Ну давай говори, послушаем.
— Я считаю, Ярослав Владимирович, что выход наш Киеву слишком велик.
— Гляди-ко, он считает, — не удержался от замечания посадник.
Но его тут же строго осадил князь:
— Помолчи, Константин. Дай человеку сказать. Продолжай, Тимошкинич.
— Так вот мне сдается, — продолжал староста, — надо просить у великого князя, чтоб скостил хотя бы вполовину.
Тимошкинич сел, вполне довольный собой, своей смелостью, которая, увы, объяснялась очень просто. Именно его, одного лишь его, предупредил Вячко, о чем пойдет на вече речь, и даже научил, как говорить надо, чтобы угодить князю.
Но по лицу князя трудно понять, угодил ли ему староста кончанский словом своим, хотя Вячко незаметно кивнул утвердительно: молодец, мол, в самую точку попал.
— Ну, кто еще как думает? — спросил князь.
Тут засипел с лавки Угоняй, бывший когда-то тысяцким:
— А я бы и совсем выхода им не слал.
— Совсем?
— Совсем, князь. Ну посуди сам. У нас хлеба своего всегда не хватает, прикупать приходится с Волги. А в Киеве своего хоть засыпься, почти дармовой. А товары, что из Византии идут, в какой цене там и тут? Что в Киеве три ногаты стоит, пока к нам доплывет, до гривны вырастает. А? Где ж справедливость? И мы ж еще Киеву за здорово живешь две тыщи гривен отваливаем. Это же за каки таки заслуги?
— Киев — главный город Руси, — попытался опять встрять посадник, но опять был осажен Ярославом:
— Константин Добрынич, тебе слова я не давал.
Воевода Будый не столь резок был, как староста кончанский или Угоняй, возможно, оттого, что сидел рядом с посадником и чувствовал его несогласие с выступавшими.
— Ну, сразу так, р-раз — и вполовину убавить выход, наверно, будет крутенько, — заговорил Будый. — Что ни говори, а Киев — главный город Руси.
— Вот именно, — не удержался поддакнуть посадник.
— …И именно великий князь стережет Русь на юге от поганых, а на западе от чехов и ляхов. А на стороженье ох как много кун требуется.
— А нам так они и вовсе не нужны? — подковырнул воеводу Угоняй.
Будый не подал виду, что задет подковыркой, но все обратили внимание, что князь, ведший вече, попустил это старому Угоняю. Посаднику пикнул, не дает, а какому-то старому хрычу позволяет насмешничать над воеводой. Нехорошо.
— Я думаю, — продолжал как ни в чем не бывало Будый, — надо просить великого князя пойти нам на уступку. И уж как он решит, так пусть и будет.
После Будыя что-то никак не находилось охотников говорить. Ярославу самому пришлось заставлять высказываться каждого.