Святой грааль
Шрифт:
– Каменная громадина? – переспросил Ван Хель. – Хорошее сравнение. Заниматься наукой – всё равно что грызть камень, пробиваться в глубины окаменевшей человеческой мысли, крушить твердь неповоротливого мышления. Но одолеть это может лишь тот, кто не закупорил себя в тесной конуре косности. Чтобы добиться знаний, нужна широта взглядов, нужно быть философом, мой дорогой Толстяк.
– Ты же знаешь, что я занимаюсь философией, Хель. Но я очень одинок. – Шарль плаксиво сморщился и потёр руками грудь. – Одиночество переполняет меня! Мне не с кем поговорить. Всё,
– Узурпировала? Нет, дружище, церковь лишь пользуется сложившейся ситуацией. Народ тёмен, в этом ты прав. Но он всегда был тёмен и ленив. Ему не нужна истина. Его интересует только кусок хлеба. А истина… Она предполагает безбрежность, она вмещает в себя всё, у неё нет краёв, нет предела. – Ван Хель помолчал, затем продолжил: – Вот ты только что сказал, что Церковь взяла на себя право провозглашать истину.
– Да, это так.
– Но ведь ты тоже принадлежишь Церкви, Шарль. Ты был монахом. И ты никогда не покинул бы монастырь, если бы не переругался со всеми.
– Я переругался из-за того, что мне не позволяли заниматься философией.
– Но ты и не можешь заниматься философией, Толстяк.
– Почему?
– Потому что ты ограничен рамками католической веры. Настоящий философ никогда не ограничивает себя строгими рамками, он не может быть ни христианином, ни магометанином, ни кем бы то ни было другим, кто принимает правила Церкви и идёт строго по узенькой дорожке…
– Но человеку нужна вера, Хель, – виновато ответил Толстый Шарль.
– А что такое вера, друг мой? Следование текстам? Разве это вера? Ты лишь идёшь у кого-то на поводу.
– Я не иду ни на каком поводу! – возмутился Шарль. – Я со многими спорю, нередко сомневаюсь. За это меня и прогоняют частенько с насиженного места.
– Ладно… Уже поздно…
– Где ты так долго бродил?
– Разные дела задержали… Городские ворота были уже на запоре, когда я вернулся. Пришлось перебираться через стену, прятаться от стражи… Кстати, сегодня ночью мне довелось познакомиться с неким Жаком де Бриеном, придворным сочинителем.
– Очень увлечённый человек.
– Ты знаешь его? – удивился Ван Хель.
– Мы сталкивались с ним несколько раз в книгохранилищах.
– Ты имеешь возможность входить в хранилища?
– За деньги можно проникнуть в любое запретное место. А книги нынче становятся модны у благородных господ, даже если это формальные хроники военных походов или скучнейшие описи домашнего имущества. Сейчас каждый барон велит монахам, живущим при его рыцарском замке, обзавестись библиотекой. Редко кто умеет читать, но все любят похваляться содержимым своих книгохранилищ. Это и есть причина того, что из монастырей день за днём пропадают фолианты. Бароны и герцоги устроили настоящую охоту за книгами. Если не удаётся купить у монахов старинную рукопись, то они нанимают переписчиков. Книги копируются второпях, с многочисленными огрехами. Но кого это интересует? Мессиры жаждут лишь обилия толстых переплётов, а содержимое их не волнует. Впрочем, встречаются и настоящие любители книг, но их крайне мало. И что-то подсказывает мне, что так будет всегда.
– Ты прав, – согласился Хель.
– А Жак де Бриен – настоящий поэт, написанное слово имеет для него огромный вес. Сейчас всё чаще из Италии к нам забредают трубадуры, но их тут пока никто не понимает. Зато де Бриен был в полном восторге, однажды повстречав трубадура и послушав его стихи… Нет, слово у нас не пользуется уважением, в поэмах и романах видят только лёгкое развлечение. Времена Цицерона и Сенеки ушли надолго, если не навсегда, – печально заключил Толстяк.
– Пожалуй, я прилягу, дружище.
– А мне надо ещё кое-что доделать, – Шарль повернулся к разложенному на столе пергаменту.
– Скажи, а ты не знаешь, далеко ли отсюда владения графа де Парси?
– Дней пять пути, если ехать верхом. Почему тебя интересует этот тупоголовый боров?
– Хочу наняться к нему.
– Что за странная причуда, Хель? Почему вдруг к нему?
– У меня есть причина.
– И наверняка у этой причины чудные глазки и волшебный ротик, – горестно вздохнул Толстяк.
– Ты на редкость проницателен, мой друг.
– Послушай, Хель, – Шарль опять отложил гусиное перо, – я слышал, что у графа есть некоторые очень любопытные книги. Почему бы тебе не прихватить меня с собой? Мы составим славную парочку, явившись пред светлые очи Робера де Парси: воин и книжный червь, два непревзойдённых мастера своего дела.
Ван Хель засмеялся в ответ и принялся расстёгивать пряжки ремней, перетягивавших сапоги.
– Я говорю серьёзно! – возмутился Шарль. – Что вызвало у тебя такой едкий смех? Что за ирония в твоём голосе?
– Ты представляешь, сколько мы будем добираться вдвоём до владений де Парси?
– Чуть дольше, чем ты ехал бы без моего общества.
– Толстяк, на хорошем коне я преодолею это расстояние в два дня.
– Зато со мной ты сможешь провести время в приятных беседах. Да и потом, когда ты подрядишься на службу к этому борову де Парси, тебе потребуется кто-нибудь, чтобы ты не подох там со скуки. Впрочем, я забыл, что у тебя будет чем занять себя вечерами. Ты же едешь за дамой своего сердца.
– Пожалуй, я поразмыслю над твоими словами. Может, ты и впрямь сгодишься для чего-нибудь…
ПУТНИКИ. ДЕКАБРЬ 1095 ГОДА
Посреди площади возвышался каменный столб, увенчанный железным распятием. К столбу был прикован цепями грузный мужчина, раздетый по пояс. Он висел лицом к столбу, а ноги его почти касались коленями каменной площадки, из которой этот столб торчал. Два рослых человека в длинных рубахах и толстых кожаных куртках мехом наружу лениво, но сильно хлестали прикованного розгами. Рядом приплясывали двое других: один стучал в барабан, другой играл на рожке. Наказуемый истошно кричал, а собравшаяся толпа, состоявшая в основном из женщин и детей, с интересом наблюдала за публичной поркой.