Святой конунг
Шрифт:
Сигрид сидела молча; она не понимала его. Священник Энунд говорил, что печаль — это грех; без всякой скорби должен человек отдаваться в руки Господа, благодарить его за поражение так же, как и за победу. Разве она не должна поэтому подавлять в себе тоску и горечь?
— Мне кажется, в твоих словах мало смысла, — продолжал он. — Жизнь святого бросает свой отсвет на все окружающее; при этом ошибки людей становятся видимыми для всех. Те же, кто отворачивается от святого, совершает еще более грубые ошибки и выставляет себя на всеобщее посмешище. Но святым человек становится лишь тогда, когда рука Господа обтесывает его жизнь неудачами и печалями, подобно тому, как из дикого камня вырубается крест. Препятствия в жизни святого — это резец в руках Господа. Ты не должна бояться того, что люди отвернутся от тебя. Господь оберегает тебя; да, я думаю, что Бог прежде всего простирает свою руку над теми, кого Он берет к себе в услужение.
Сигрид показалось, что часть своей горечи она оставила на Икольмкилле. Но она чувствовала, что в ней еще достаточно горечи, тоски и надменности, готовых взять над ней власть.
Сигрид побывала с Кальвом также и в Англии, в Уинтоне и в Лондоне; одно время Кальв был хёвдингом дружины английского короля Эдуарда.
Сигрид казалось странным, почти немыслимым оказаться в большом городе, о котором она столько слышала, но попасть в который даже не мечтала. И у нее просто захватило дух от толкотни и суеты. Она немела при виде роскоши королевского двора, больших каменных зданий, замков и церквей. И она обрадовалась, когда они вернулись обратно на остров Росс.
Кальв не терял времени все эти годы; викингом он тоже был.
Сигрид пыталась объяснить ему, какой это великий грех, быть викингом, говорила ему о его вине. Но он не желал слушать ее, когда она заводила речь о христианстве; он говорил лишь, что если он оставляет ее в покое, то и она должна оставить в покое его. Тем не менее, ее решимость сделать из Кальва более ревностного христианина постоянно укреплялась, в особенности во время их пребывания в Англии.
При дворе короля Эдуарда было много священников; да и сам король был смиренным, почти святым человеком, и Сигрид была сражена его благоговением перед Христом.
Но ее новые усилия по перевоспитанию Кальва принесли ей лишь разочарования; чем активнее становилась она, тем упрямее был он. И когда она сказала, что не следует обижаться на короля Магнуса, он пришел в ярость — в такую ярость, что она впредь не осмелилась больше заикаться об этом.
Неприязнь Кальва к королю Магнусу и его сторонникам не знала границ, в особенности после того, как из Норвегии пришло известие о том, что конунг присвоил себе Эгга и прочие владения Кальва.
Сигрид сказала, что этого и следовало ожидать. Но Кальв ответил, что совсем другое дело — знать наверняка, что чужие люди распоряжаются всем твоим добром.
И Кальв был не единственным, кто заметил мстительность короля. Финн Арнисон, гостивший у них год спустя после их переселения на остров, рассказывал, что король круто обошелся со всеми, кто выступал в свое время против короля Олава. У многих он отнял собственность или зарубил скот; малейший проступок сопровождался тяжелыми штрафами или телесными наказаниями, многие покинули страну. Даже вдовы и дети тех, кто пал в битве на стороне бондов, изгонялись из своих домов. В конце концов положение в стране стало таким тяжелым, что возникла опасность бунта.
Некоторые из ближайших друзей конунга Олава решили обратиться к Магнусу и сказать, что, если молодой король хочет сохранить страну, он должен прекратить расправы. Они тянули жребий, кому рисковать жизнью и идти говорить с королем, и жребий пал на Сигвата Скальда.
И Сигват сочинил песнь для конунга Магнуса; он сказал ему напрямик о том, куда может привести жажда мести. И Магнус выслушал скальда, который был самым близким другом его отца. Он понял, что тот хочет ему добра, и последовал его совету.
Финн рассказывал также о своей дочери, появившейся на свет вскоре после посещения Кальвом и Сигрид их дома в Аустроте, еще во время правления короля Свейна. Он назвал ее в честь Сигрид. И он сказал, что она вполне оправдывает свое имя: такая же вспыльчивая и своевольная. Но, говоря об этом, он смеялся.
И перед тем, как отправиться домой, он сказал Кальву, что сделает все, что будет в его силах, чтобы обеспечить им безбедное существование; дружба между братьями перевесила прежнюю вражду.
Одно время Кальв надеялся, что его позовут обратно в Норвегию. И его горечь стала еще больше, когда этого не произошло.
Сигрид по-прежнему сидела у очага в зале. Она сидела, сложив на коленях руки, забыв про свою пряжу.
Мысли ее занимали события последнего времени.
Весной Кальв вернулся из Англии; теперь ему предстояло управлять Судерскими островами по поручению Торфинна ярла, как он это делал в первое время после приезда из Норвегии.
Но этой весной между ним и ярлом возникли разногласия.
Кальв привел с собой несколько кораблей и множество вооруженных людей и не желал отсылать их обратно. Это были храбрые и воинственные парни; и он сказал, что собрал их для того, чтобы вместе с Торфинном отправиться летом к ирландскому побережью и в Шотландию.
Они только и говорили, что об этом; Торфинн считал, что людей слишком много, чтобы кормить их круглый год. Ему не хотелось бы нарушать законы гостеприимства, но если поход окажется неудачным, ему придется позаботиться о пропитании всей дружины. А это, по его мнению, слишком дорого.
Кальв согласился, что это будет недешево.
— Но может быть, для сына твоего брата, Рёгнвальда Брусасона, которому принадлежит две трети Оркнейских островов и Хьялтланд, будет не трудно содержать эту дружину, — сказал он.
Торфинн поддержал его. Нередко, будучи подвыпившим, он жаловался, что сыну его брата принадлежит больше, чем положено ему в качестве отцовского наследства; по мнению Торфинна, тот имел право только на третью часть островов или, в крайнем случае, на половину.
Он завладел лишней землей потому, что Олав Харальдссон в свое время с помощью измены и хитрости отобрал третью часть собственности ярла, принадлежавшей тогда Эйнару Ворчуну, брату Торфинна, одновременно являвшемуся дядей Рёгнвальда. И со временем, вернувшись в Норвегию, Магнус потребовал третью часть островов в качестве отцовского наследства; и теперь он передал острова в собственность Рёгнвальда, своего сводного брата и верного друга.