Шрифт:
Виктор Мануйлов
Связист
Над головой, быстро и неумолимо нарастая, возник стонущий вой. Он еще звучал в ушах, давил на плечи, а уже возле овражка поперек дороги, по которой катили немецкие танки и самоходки, поднялись вверх огромные черные кусты, и машины сразу потерялись в этих кустах, будто их и не было.
«Это вам, сволочи, не сорок первый», — подумал лейтенант Кудрин, не отрываясь от бинокля и слушая, как командир артдивизиона визгливым голосом выкрикивает координаты цели, а телефонист, склонившись над аппаратом в углу НП, монотонно повторяет команды.
«Пантеры»
Поле было огромное, слегка волнистое, монотонно бурого цвета. Лишь по краям кое-где на нем виднелись черные лоскутки пашни, словно кто-то искал на нем клад, не зная, где этот клад захоронен. Танки и самоходки скоро расползлись по этому полю, ближний угол которого примыкал к разбитой и вконец раскисшей дороге, и уступом двинулись на окопы.
Удержать полсотни танков шестью гаубицами было делом немыслимым, но ближе к нашим окопам поле принимало вид бутылочного горла, зажатого с одной стороны глубокой балкой, а с другой — маленькой речушкой с топкими берегами.
На том, что танки полезут в это горло и их здесь можно будет раздолбать, и был построен весь расчет, когда занимали оборону, хотя мало кто предполагал, что после Курского побоища и стремительного «дранг нах вест» немцы так быстро оправятся и начнут контратаковать такими силами именно здесь, на второстепенном, как считалось, направлении, куда только вчера вышел страшно измотанный непрерывными боями и поредевший пехотный полк с приданным ему артдивизионом, в котором Кудрин был начальником связи.
Слава богу, что надежно сработала авиаразведка, что вовремя пришел приказ на оборону, что знали, с кем придется иметь дело, с какими силами, что за ночь сумели зарыться в землю, что, наконец, остановились не там, где застал приказ на оборону, а даже попятились назад и заняли выгодную позицию. Поэтому если и суждено самое худшее, то дорогой для немцев ценой, а не как в сорок втором или, тем более, в сорок первом.
Уже девять дымов тянулось к низкому осеннему небу и заваливалось ветром на сторону. Немцы, как и ожидалось, постепенно начали втягиваться в «горло». И вместе с ними шагали по полю разрывы тяжелых гаубичных снарядов.
До змейки окопов, что жалась к подножию высоты, на которой расположились НП дивизиона и КП пехотного полка, танкам оставалось метров восемьсот. Молчали противотанковые пушки, приникшие к развороченной земле сразу же за окопами, и немцы двигались молча, не видя целей. Но вот от одного «фердинанда» вслед за высверком отделилось белое облачко, от другого, за ними начали бить танки — и разрывы полезли на высоту: видать, немцы поняли, что с высоты русские корректируют огонь своих батарей.
«Ведь ослепят, гады», — с тревогой подумал Кудрин, поеживаясь, когда с потолка на фуражку и за шиворот сыпалась земля.
И он таки накликал беду: телефонист вдруг с отчаянием и надеждой стал звать «Орла», а майор, командир дивизиона, повернув к Кудрину белое лицо, закричал, срываясь на фальцет: «Связь, лейтенант! Живо!» — и выругался.
Кудрин только глянул в угол, где, прижавшись к стене, темнел бугорком молоденький связист. Солдатик вскочил, забросил за спину карабин, подхватил катушку с проводом, шагнул из-под спасительного козырька навеса в три наката толстых дубовых бревен, оглянулся и, пригнувшись, потрусил по ходу сообщения. Кудрин видел, как он перевалил через бруствер, поднялся и неуклюже побежал по склону холма, прямиком, туда, где стояли гаубицы, невидимые отсюда.
Батареи молчали, и танки, сходясь в железный кулак, перли на окопы пехоты, ведя беспрерывный огонь из орудий. Изредка сквозь грохот разрывов долетали тявканья противотанковых пушек, но их было мало, и против такой лавины им не продержаться и десяти минут.
Телефонист все еще звал «Орла», майор нервно расхаживал по НП, а Кудрин из-под навеса следил за солдатиком, который то пропадал среди разрывов, то появлялся вновь, и Кудрин непроизвольно сжимался и задерживал дыхание всякий раз, когда снаряд рвался очень близко от солдатика, и вздыхал с облегчением, видя, что тот бежит дальше. А потом там, где только что был солдатик, дважды сверкнуло, и Кудрин увидел, как в воздухе медленно кувыркается телефонная катушка…
Провод был гладкий и холодный и скользил в ладони, как струйка воды. Кудрин бежал сильно согнувшись, большими прыжками. Страха не было. Страх остался сзади, на НП, он прошел холодком по спине, кольнул под сердцем, осушил губы. И пропал. Вернее сказать, перелился во что-то другое, что страхом назвать уже нельзя. Это другое не позволило Кудрину послать вслед за первым солдатиком второго. Он даже не успел объяснить себе, почему. Эти солдатики пришли в его взвод несколько дней назад. Он еще не запомнил их фамилии. Нет, он знал, что фамилия одного Баринов, а другого Сотников, но кто из них кто, не помнил. Они поразили его своей худобой, хотя чего ж тут поражаться? — в учебном полку кормят совсем не так, как на передовой. Впроголодь кормят. Поэтому они и бегают еле-еле, с трудом волоча огромные, не по ноге, сапоги по вязкой от дождя земле.
Вот именно поэтому он не послал второго, а не из жалости. Жалости не было. Наверное, он не успел к ним привыкнуть, не успел привязаться. Или не успел пожалеть, когда в воздухе закувыркалась катушка с проводом, и это случилось так близко от НП, так мало успел пробежать солдатик до своей гибели. Или ему, Кудрину, показалось, что мало, потому что он слишком торопил солдатика. И еще он не послал второго потому, что был уверен, что и с тем случится то же самое, а с ним, Кудриным, ничего случиться не может.
Досада была, а не жалость. А потом этот холодок в спине, когда он увидел кувыркающуюся в воздухе катушку. Да, был страх, он-то и заставил сжаться сердце, высушил губы. С ним всегда так бывало перед первым шагом. Всегда, сколько он себя помнит на войне. Можно сказать, всю жизнь. Он только успел пожалеть, что не подоткнул полы шинели и не надел каску. Но сожаление было мимолетным. Потом все мысли пропали. Оставалось что-то, что и мыслью не назовешь. Это что-то толкало вперед, билось в мозгу лихорадочной командой: «Быстрее! Быстрее!», хотя быстрее он уже не мог.