Сын Альбиона (Жена-дитя), (Жена-девочка)
Шрифт:
— Мы сами ничего. Я не больше тебя знаю, почему у капитана Мейнарда неприятности с французскими солдатами. Несомненно, это связано с его республиканскими убеждениями. Мы слышали об этом; и да благословит его Господь за эту веру!
— Дорогая Джули! Я вполне разделяю твои чувства!
— Но неважно, что он сделал. Наш долг помочь ему.
— Я это знаю, кузина. Я спрашиваю только, что мы сможем сделать.
— Посмотрим. У нас здесь есть посол. Не тот человек, что нам нужен: несчастье Америки, что представителем к европейскому правительству посылают человека, который
— Ты расскажешь тетушке?
— Нет. Она, конечно, будет возражать. Даже постарается удержать нас. Спустимся по лестнице незаметно и выйдем, ничего ей не сказав. Мы будем отсутствовать недолго. Она вообще ничего не узнает, когда мы вернемся.
— Но куда ты собираешься идти, Джули?
— Сначала выйдем в фойе отеля. Там подождем рассыльного. Я велела ему не заходить в отель, мы с ним встретимся снаружи. Может быть, он уже там. Пошли, Корнелия!
Обе леди спустились по лестнице и остановились у входа в отель «Лувр». Ждать им пришлось недолго. Служащий встретил их на ступеньках и сообщил о результате исполнения поручения.
Отчет его был прост. Он не привык рассуждать о том, за что ему платят. Зуавы отвели пленника в караульную перед садом Тюильри и держат его там. Так он предполагал.
Он записал номер дома и отдал записку леди, получив в обмен золотую монету. Сдачи у него не потребовали.
— Быстрей! — торопила Джули кузину. Девушки вышли на улицу и направились в сторону ничем не примечательного здания, на котором написано «Посольство США».
Как и повсюду, тут царило возбуждение, даже ужас. Девушкам пришлось пройти через толпу своих соотечественников.
Вежливость американцев по отношению к женщинам вошла в пословицу. Толпа расступилась, давая леди дорогу. Да и кто бы не уступил таким женщинам?
Их принял секретарь посольства. Он с сожалением сообщил, что посол занят.
Но гордая Джули Гирдвуд не приняла его отказ. Время очень важно. Может быть, дело идет о жизни и смерти! Она должна видеть представителя своей страны — и немедленно!
Нет силы большей, чем женская красота. Секретарь посольства покорился этой силе; нарушив полученный приказ, он отворил боковую дверь и пропустил посетительниц к послу.
Они рассказали обо всем. Человек, пронесший звездно-полосатый флаг под огнем не одной битвы, поднявший его на крутой Чапультепек, этот человек теперь в Париже, он пленник пьяных зуавов, его жизни грозит опасность!
С такой просьбой обратились к послу Америки.
Просьба не нуждалась в таких прелестных просительницах. Стремление защитить честь своей страны превыше мужского консерватизма.
Уступая этому стремлению, посол отправился исполнять свой долг.
Глава XXXVII
СМЕРТЬ
— Я приду к вам! Приду!
Гордость охватила сердце пленника, когда он услышал эти слова и понял, от кого они исходят. Они позволили ему спокойней выдержать оскорбления.
Слова продолжали звучать в его ушах, когда его ввели во двор, напоминающий двор тюрьмы.
В глубине двора находилось помещение, похожее на камеру. Дверь открыли.
Пленника втолкнули внутрь, как быка, не желающего заходить в загон. Один из стражников пнул его сзади, как только он ступил через порог.
У него не было возможности отомстить за грубость. Дверь с грохотом закрылась, снаружи задвинули перекладину.
Внутри камеры было темно, и мгновение Мейнард продолжал стоять на том месте, куда отлетел после толчка.
Сердце его было полно негодования, и он произнес громкое проклятие всем формам деспотизма.
Больше, чем когда-либо, он боялся за судьбу республики. Он понимал, что его окружают не ее солдаты.
Впервые он на себе испытал последствия единовластия и лучше теперь понимал ненависть Рузвельдта к священникам, принцам и королям!
— Ясно, что республике здесь конец! — произнес он после проклятий врагам.
— C’est vrai, monsieur, — послышался голос из глубины камеры. — C’est fini! [111] Сегодня все кончается!
Мейнард вздрогнул. Он считал, что находится здесь один.
— Вы говорите по-французски? — продолжал голос. — Вы англичанин?
— На ваш первый вопрос — да, — ответил Мейнард. — На второй — нет. Я ирландец!
— Ирландец! За что же вас привели сюда? Прошу прощения, мсье. Я слишком вольно веду себя с товарищем по заключению.
111
Вы правы, мсье. Это конец! (фр.).
Мейнард откровенно все рассказал.
— Ах, друг мой, — сказал француз, выслушав его, — вам нечего опасаться. Со мной — другое дело.
Послышался вздох.
— Что вы хотите сказать, мсье? — машинально спросил Мейнард. — Вы ведь не совершили преступление?
— Да, совершил! Величайшее преступление — я патриот! Я сохранил верность своей стране — и свободе! Меня зовут Л.
— Л.! — воскликнул Мейнард, узнав имя, хорошо известное среди поклонников свободы. — Возможно ли это? Меня зовут Мейнард.
— Бог мой! — воскликнул заключенный француз. — Я слышал о вас! Я знаю вас, сэр!
В темноте они обнялись и вместе произнесли драгоценные слова:
— Да здравствует республика!
А Л. добавил:
— Свобода и демократия!
Мейнард ничего не ответил. Помолчав немного, он спросил:
— Но что вы имели в виду, говоря об опасности? Неужели они дойдут до этого?
— Слышите эти звуки?
Они прислушались.
— Да. Там, снаружи, стреляют. И крики слышны. Вот это ружейные выстрелы. А это, подальше, пушечный выстрел. Можно подумать, что идет сражение.