Сын Аллогена
Шрифт:
Заметив его тягу к медицине, советом города было определено, отдать Юрку в ученики главному врачу города – Вазгену Ашотовичу. Оказать первую медицинскую помощь мог каждый в случае необходимости, так как этому учили наравне с боевой подготовкой, но квалифицированное медицинское образование имел только он. Вазген Ашотович являлся единственным человеком в городе, который мог прооперировать раненного человека без наступления летального исхода. На учебу к Вазгену Ашотовичу направляли многих детей, но в течение нескольких дней они выбраковывались из его учеников, получая на прощание от Вазгена Ашотовича емкое определение – имбицил.
На роль ведущего врача, еще до массированной атаки акремонцев на бункер, претендовал иранец Фируз, со слов которого он был ведущим специалистом в области медицины в своей стране, а точнее в иранской части бывшей Бельгии. Однако на первых родах Фируз опростоволосился. Заглянув в лоно роженицы, он потерял сознание. С того времени Фируз оказывал медицинскую помощь только пострадавшим домашним животным.
Юрка и его сверстник Давид прилежно помогали Вазгену Ашотовичу, перенимая с этим его опыт. Они были и на перевязках, и на операциях, и на родах. И если Юрка тяготел к оперативному лечению, то Давид проявлял способности в области фармакологии, используя для опытов небогатый набор медицинских препаратов из загашников бункера. В бункере была законсервированная лаборатория, которая стала полигоном для создания Давидом различных вариаций лекарств из подручных материалов. Сам Вазген Ашотович был очень брезглив и считал «храмом», достойным его внимания, только человеческий организм. Поэтому в любимчиках у него был Давид, который всегда был в идеально чистом халате, в отличие от Юрки, с халата которого акремонская внутривенная жидкость не выстирывалась. До них у Вазгена Ашотовича было два ученика подававших надежды, но они погибли в разное время в стычках с акремонцами во время планового патрулирования границ. С тех пор специалистов в области медицины отправляли в дозор лишь в случае крайней необходимости.
V
С пятнадцати лет Юрка стал замечать за собой странные особенности. Во сне он начал видеть чуждые взору создания и слышать чей-то голос, который ему о чем-то рассказывал, но что именно Юрка, каждый раз, просыпаясь, вспомнить не мог. Видения посещали его изредка, поэтому он не обращал на это особого внимания. Однако, в день своего шестнадцатилетия, Юрий проходил возле вещевого склада и случайно заглянул в щелку за слегка прикрытую дверь. Увиденное его потрясло до глубины души. Слепой и безногий Жан, заведовавший выдачей и стиркой белья, кружился с закрытыми глазами по комнате склада на обоих обрубках ног в немыслимых реверансах.
Жан был сорокалетний потомственный француз с приятными чертами лица, семья которого эмигрировала с территории бывшей Франции в Россию в середине последнего века старой истории человечества. Он был из семьи потомственных виноделов, в которой секреты изготовления благородных напитков передавались из поколения в поколения. Поэтому Жан в городе был еще и ответственными за изготовление спиртных напитков. Так как винограду взяться было неоткуда, использовали в качестве сырья в основном дикие яблоки, малину, рябину и чернику, которые придавали напиткам интересный и пикантный вкус. Зрение Жан потерял, как и многие другие, при бегстве из лагеря Архонтов, любуясь на небе странными всполохами, а ноги чуть ниже колен ему отсекло серпом во время атаки акремонцев на бункер. Именно искусство виноделия было тем фактором, повлиявшим на очередность оказания Вазгеном Ашотовичем, большим ценителем вина, медицинской помощи Жану, что и спасло ему жизнь.
Жан кружился по комнате и что-то напевал. Внезапно с Юркой что-то случилось и он испытал чувство падения вниз с высоты, которое испытывал не раз в своих странных снах. Он увидел, что он Жан – высокий и стройный юноша. Он кружится в танце с прекрасной девушкой по имени Женевьева. Его руки лежат у нее на талии, а ее у него на плечах. Ее черные как смоль волосы при поворотах в танце слегка щекочут ему ноздри, но это его только радует и волнует. Вокруг них стоит много людей, которые восхищенно смотрят на них и одобрительно кивают головами. Прекрасная переливчатая мелодия аккордеона кружит их в объятиях, и они наслаждаются друг другом. Гармония между ними переполняет не только их двоих, но и тех людей, которые смотрят на них. Они великолепны и у них будет прекрасное будущее, не смотря на жизнь на чужбине вдали от родины. Внезапно Женевьева исчезает в черной вспышке оружия архонтов и у Жана в груди остается одна пустота. Слезы льются у него из глаз от горечи потери любимой и здоровья. Теперь он просто слепой обрубок человека, которому посчастливилось выжить.
Видение оборвалось, и Юрка пришел в себя. Слезы текли у него по лицу. Жан стоял посреди кладовой и из его глаз крупными виноградинами скатывались, по изрезанному морщинами, лицу.
– Кто здесь? – спросил Жан и, не дождавшись ответа, поковылял на своих культях к двери.
Юрку как ветром сдуло. Стараясь не стучать подошвами армейских ботинок, он несся по коридору в сторону центрального зала бункера. Вбежав в центральный зал, он пулей пролетел мимо своих товарищей, ждавших его, что бы подарить праздничный пирог и выбежал по центральному ходу на поверхность, где долго стоял и жадно вдыхал знойный вечерний воздух. Его испугало не то, что он мог видеть чужие мысли, а то, что чувствовал при этом эмоции этих мыслей и их сопереживал. Немного успокоившись, Юрка вернулся обратно в зал и принял поздравления от своих друзей в честь дня рождения.
Как следует, подумав, Юра, благоразумно решил об этом инциденте ни кому не говорить, тем более таких случаев с ним больше не приключалось. Странные сны его почти не тревожили, только слепой Жан иногда как-то подозрительно на него поглядывал своими затянутыми мутной белесой пеленой глазами, но Юрка всегда считал, что ему это кажется.
Глава2
I
Погода была такая ненастная, что как говорил, обожаемый всеми детьми, учитель истории дед Миша – пятидесятилетний белорус, один из немногих, оставшихся в живых, после побега из лагеря архонтов: «В такую погоду, даже акремонца на улицу не выгонишь».
Дождь лился нескончаемым потоком уже третий день, что в принципе было понятно, так как была зима, но столько жидкости обычно падало с неба за весь месячный зимний период. Влажность стояла такая, что камуфляж Юры намок еще до того как они с напарниками добрались до сторожевого поста на границе территории людей и акремонцев.
Юрка злился сам на себя. Он должен был идти в наряд только через месяц, так как он и Давид, будучи медицинскими специалистами, дежурили на охране границ раз в три месяца, но за последнюю неделю вылазки акремонцев активизировались и участились их нападения на посты наблюдения. Именно вчера было ранено в бою несколько бойцов разведки и патрули были усиленны по внутреннему периметру и там где были вкопаны в землю танки. Соответственно очередь дежурств сдвинулась, и в дозор должен был идти Давид, который сославшись на срочные дела, попросил Юрку его заменить.
Юра знал, что его срочные дела зовут Мелисой. Шестнадцатилетняя смазливая китаянка дарила свою любовь всем мужчинам без разбора, успев родить в пятнадцать лет ребенка, но Давид испытывал к ней определенные чувства и взял над ней опеку, пытаясь ее вылечить от алкоголизма, к которому ее приспособила Камила. Но в отличие от крепкой здоровьем Камилы, Мелиса была худосочной и от маленькой дозы самогона, изготовленного той же Камилой, сразу падала под стол.
По своей доброте душевной, из-за которой неоднократно страдал, Юра согласился на замену, однако об этом очень сильно пожалел, когда пришел в оружейную комнату для получения автомата перед заступлением в дозор. На сторожевую вышку он шел в ночную смену со старым военным ветераном по имени Альбо, проживавшим до нашествия архонтов на территории Эстонии, и своим погодкой Димой Гошкевичем.
В отличие от опытного и молчаливого Альбо, который всегда думал, прежде чем, что то сделать, Дима был болтлив до безобразия. И все бы ничего, но у него была одна плохая особенность – любил потрепаться. Самое страшное было то, что все его истории были выдуманы. При беседе с кем либо, без разницы то ли с ребенком, то ли с одногодкой или с пожилым человеком, у него всегда были какие-то истории из жизни, которые он считал нужным рассказать. При этом каждый раз при рассказе одной и той же истории в течение дня – она менялась несколько раз и могла менять не только события, но и персонажей. Даже просто проходя мимо, Дима мог остановиться и встрять в разговор, начиная рассказ со слов: «А вот был случай» или «А я вот помню». Всего его фантастические рассказы всегда сводились к одному – «Ай, да я и молодец».