Сын Архидемона (Тетралогия)
Шрифт:
Давным–давно, еще в бытность мою человеком, я как–то раз присутствовал на церемонии причащения в православном храме. Там все это происходило совершенно по–другому. Хлеб и вино не раздавали – причащающиеся сами подходили к алтарю, и священник вкладывал им в рот Святые Дары. Ложечкой такой специальной, на длинной ручке. Да и хлеб там не пресный, а квасной.
А здесь все по–другому. В этом мире христианство наиболее близко к католицизму, хотя совпадает все же далеко не полностью. К примеру, евхаристический пост у них отменен – не
Тело Христово поднесли и мне. С опаской, с сомнениями, но все же позволили причаститься. Я насколько смог чинно прожевал кусок хлеба и уставился на церковного служку. Тот так и сверлит меня глазами – видно, ждет, что поперхнусь или вообще отравлюсь.
А вот вина мне не дали. Телом и Кровью причащается только духовенство. Миряне ограничиваются одним Телом. Так что вина не досталось даже королям.
После причащения папа лично окрестил цвергского короля и его приближенных. Бородатые карлики стоят угрюмые, насупленные, с подозрением оглядываясь по сторонам. Их кое–как уговорили расстаться с оружием и доспехами, под которыми оказались полотняные рубахи до самых пят. На распашонки похожи. Да и под шлемами обнаружились шапочки, напоминающие детские чепчики.
Этакие бородатые младенчики.
– Месса окончена, – наконец объявил папа, снимая казулу.
Я с хрустом распрямился. По–моему, хвост ужасно обрадовался вырваться на свободу. Не стоило мне вообще садиться – многие же стоят, надо было и мне постоять.
– Ну что, Ариэль, пошли? – спросил я.
– Прекрати коверкать мое имя, – машинально ответила эльфийка.
– Да ладно. Ты моего вообще никогда не произносишь.
– Я его даже не помню.
– Вот видишь.
– Это совершенно разные вещи.
– Почему разные–то? Имя у меня очень короткое и простое – Олег. Всего–то четыре буквы. Неужели так сложно запомнить?
– Может, мне еще и в постель с тобой лечь? – сузила глаза Аурэлиэль.
Я покорно замолчал. Когда в ход идут дамские аргументы, на конструктивной беседе автоматически можно ставить крест.
– Ладно, пошли, – заговорила Аурэлиэль. – Его Величество Гастон пожелал встретиться с тобой. Я обещала тебя привести.
– Я популярен, – согласился я, наблюдая за выходящими прихожанами.
Сам пока держусь в стороне – люди почему–то нервничают, когда в толпе появляется кто–то вроде меня.
Собор наконец опустел. Я двинулся к выходу вслед за эльфийкой, но тут послышалось тихое лязганье и шорох рясы. Меня окликнули:
– Остановись, тварь. Тебе еще рано покидать сии стены.
Знакомый голос. Я повернулся и смерил взглядом низко надвинутый монашеский капюшон. Лица по–прежнему не видно.
– Фра Томмазо… – испуганно сглотнула Аурэлиэль, прячась за меня.
На нее Торквемада даже не взглянул. Лишь коротко бросил:
– Можешь идти, девица. На сегодня твои обязанности закончены.
Аурэлиэль молча сделала реверанс, коротко коснулась моего плеча – на сей раз без брезгливости! – и торопливо выскользнула за дверь.
Ее можно понять. Когда великий инквизитор приказывает прыгать, ты даже не спрашиваешь, на какую высоту. Ты просто прыгаешь, без раздумий.
– Следуй за мной, тварь, – поманил костлявым пальцем Торквемада.
– Куда? – для порядка уточнил я.
– В исповедальню.
Ясненько. Меня в очередной раз будут допрашивать. Надеюсь, на этот раз обойдется без анкетирования.
– Господь ненавидит грех, а не грешника, – сурово молвил Торквемада, шагая по мозаичному полу собора. Судя по шлепающим звукам, обуви на нем нет – босые ступни. – Даже если грешник – нечистая тварь. Конечно, я бы предпочел решить это более быстрым способом…
– Костром?
– Да. К сожалению, сжигать тебя мне пока что не позволено. Его Святейшество порой проявляет излишнее мягкосердечие. Но я не теряю надежды переубедить его в отношении тебя.
– Ну спасибо вам, падре.
– Да не за что.
Мы вошли в исповедальню. Блин, я еще ни разу в жизни не исповедовался по всем правилам, как положено. Кардинала дю Шевуа формалистом не назовешь, он правилами частенько пренебрегает.
Торквемада уселся на жесткий стул и холодно произнес:
– На колени.
Я послушно опустился и спросил, оглядываясь по сторонам:
– А тут разве не должно быть какой–нибудь перегородки или чего–нибудь наподобие?
– Обычно да, ты прав. Грешник исповедуется не перед священником, но перед Тем Единственным, кто вправе даровать прощение. Богом Всевышним.
– А священник тогда для чего?
– Священник – только свидетель исповеди, и не более того. Он может быть слабым в вере, может быть хулителем и еретиком, может быть законченным мерзавцем – в данном случае это не имеет никакого значения, ибо не священник отпускает грехи, но Бог через посредство человека. Перегородка помогает грешнику ощутить, что обращается он не к человеку, а к Богу. А также помогает грешнику остаться неузнанным. Хотя это не имеет особого значения – ни один священник не нарушит тайны исповеди. За такое преступление следует немедленное отлучение от Церкви.
– А если я, скажем, признаюсь, что кого–нибудь убил? Разве священник не обязан настуча… доложить куда следует?
– Нет. Он обязан хранить молчание даже если ты признаешься, что являешься Антихристом… кстати, в нашем случае это довольно близко к правде. Тайна исповеди не может быть нарушена ни при каких обстоятельствах.
– Совсем–совсем ни при каких?
– Ну… одно исключение есть… – неохотно произнес Торквемада. – Если кающийся признается в каком–то действительно вопиющем грехе, священник может испросить у папы разрешения нарушить тайну. Только папа вправе даровать такое разрешение – больше никто.