Сын Архидемона (Тетралогия)
Шрифт:
– Ладно, общую суть я уловил. И где эта перегородка?
– У нас особый случай. Ты не человек. Ты нечистая тварь. Во время исповеди я буду смотреть тебе в глаза и искать ложь. Что же касается меня, то я… я тоже не просто священник. Я вообще не священник – я простой монах ордена святого Доминика.
– И еще великий инквизитор.
– Да, и это тоже. И именно поэтому тебя исповедую я, а не кто–либо другой. Если я замечу Тьму в твоем сердце, ты больше никогда отсюда не выйдешь. А теперь положи
– Какую именно руку? – подвигал в воздухе шестью ладонями я.
– Любую, – скрипнул зубами Торквемада.
Я положил руку на переплет из телячьей кожи и… резко ее отдернул.
– Ай! Она жжется!
– Что–о–о–о?!! – привстал Торквемада, резко вскидывая левую ладонь.
– Шучу, – торопливо исправился я, кладя руку обратно. – Шутка. Просто шутка. Видите, все нормально, все в порядке.
– Я ненавижу шутки.
– Понял, виноват, больше не буду.
Торквемада крайне неохотно уселся обратно. Пристально уставился на меня и процедил:
– У тебя слишком много зубов…
Тут с ним не поспоришь, зубов у меня много. Не знаю, сколько именно, как–то ни разу не приходило в голову пересчитать. Но много. Может, штук сто.
Хотя он вряд ли имеет в виду зубы в буквальном смысле.
– Ну и что мне сейчас делать? – осторожно спросил я.
– Исповедоваться. Рассказать мне обо всех своих грехах.
– Блин, тут даже не знаешь, с чего начать…
– С самого начала. Я буду задавать тебе вопросы, а ты отвечай, ничего не скрывая. Понял?
– Угу. Начинайте, падре.
– Отвечай, тварь, имеешь ли твердую веру в слово Божие и учение Святой Церкви?
– Да… думаю, да.
– Не страдаешь ли от нападения на твою душу частых сомнений в истинах святой веры?
– В частых – не страдаю. Но иногда сомнения, конечно, приходят…
– Не допустил ли когда сомнения и неверия в Промысел Божий?
– Бывают моменты… – неохотно признался я. – Вот недавно был один случай, когда сильно засомневался…
– Не страдаешь ли бесчувствием и окаменением сердца в деле веры?
– Да нет, не думаю. Хотя и не совсем понимаю, что вы имеете в виду.
– Не был ли когда безбожником или не сочувствовал ли пагубному учению безбожников?
– Нет, точно не был.
– Не сочувствовал ли ты когда еретическим лжеучениям?
– Не сочувствовал. Я про них ничего и не знаю.
– Не подвергался ли когда отчаянию в своем спасении по случаю каких–либо тяжких грехов, тобой соделанных?
– Подвергался… Я вообще очень сомневаюсь, что у демона есть шансы на спасение…
– Я тоже. Но ты должен прикладывать к этому все усилия. Не страдаешь ли ты духом уныния?
– Страдаю, еще как страдаю. У меня постоянно хандра. Жить не хочется, а хочется устроить своему черепу освежающий душ из когтей. Суицидальные наклонности. Хотя на самом деле это я больше треплюсь, если честно. Если б на самом деле хотел убиться, так давно бы уже убился.
– Не испытываешь ли ложного и вредного для спасения души страха вражеского?
– Да вроде нет… – с сомнением ответил я, снова не совсем понимая, о чем вообще речь.
– Не обращался ли когда к волшебникам, гадателям будущего и ворожеям? Не желал ли чрез них узнать будущее или получить облегчение от болезни, или избегнуть несчастья?
– Было, не раз. Память мне возвращали волшебством, еще кое–чего… А это разве запрещено? У вас же вроде только темное колдовство запрещено?
– Да, не всё волшебство запрещено. Но всё – греховно. Не повинен ли ты греху суеверия? Не веришь ли в счастливые и несчастливые дни, встречи и другие приметы?
– Нет, не верю. Фигня это все. Я только число тринадцать не люблю. Несчастливое оно какое–то.
– Не гадаешь ли о будущем по книгам Священного Писания?
– Да я и не умею.
– Не ленишься ли молиться Богу?
– Ленюсь. Постоянно забываю. Да и не умею толком. Не научили в детстве.
– Не любишь ли тварь больше Творца? Не пристрастился ли к чему–либо земному до забвения Бога?
– М–м–м… Вроде как нет… Хотя тут надо подумать, припомнить все хорошенько…
– Не допустил ли греха человекоугодия, то есть не льстил ли кому и не одобрял ли худых дел?
– Да нет. На хрена мне кому–то льстить?
– Не надеялся ли на человека более, чем на Бога?
– Да при моей жизни только на Бога надеяться и остается. От людей я уже давно привык ничего не ждать.
– Не надеялся ли только на свои силы, на свое богатство, на свои нравственные силы в деле спасения?
– Ну, сам себе не поможешь, так никто не поможет… Но с другой стороны, конечно, и волдырь не вскочит, если Бог не захочет.
– Любишь ли Бога больше всего на свете, больше отца, матери, детей, собственной жизни?
– Отец и мать у меня давно умерли. Детей никогда не было. А жизнь… да я ее терпеть не могу. На хрен кому нужна такая жизнь? Так что ответ – да.
– Не повинен ли в грехе неблагодарности Богу за Его бесчисленные благодеяния тебе?
– А где тут благодеяния–то? – хмыкнул я, рассматривая серый хитин на предплечьях. – Хотя с другой стороны, если рассудить – я до сих пор жив, условия вполне терпимые, последнее время вообще так неплохо провожу… Благодарен, наверное.
– Не заражен ли страстью любостяжания или сребролюбия?
– Отродясь за собой такого не замечал. Я не жадный.
– Не предаешься ли чревоугодию, сластолюбию, особенно пьянству?