Сын Архидемона (Тетралогия)
Шрифт:
— Действуй, патрон, — моментально одобрил Рабан.
Я поднялся еще выше. Еще… еще… еще… Теперь армия подо мной выглядела муравьиным караваном, я с трудом различал отдельных людей… Я парил между крестоносцами и солнцем, чтобы меня нельзя было заметить даже в виде птицы. Ну а теперь все зависит от одного-единственного меткого броска…
Крест, конфискованный у излишне борзого монаха, я захватил с собой. И теперь именно его и собирался использовать. Я ухватил его поудобнее, расправил крылья, чтобы какое-то время оставаться неподвижным, прицелился…
Чувство Направления отлично может заменить оптический прицел.
В такой ситуации даже крохотный камешек превращается в опасный снаряд. А крест монаха весил порядочно, поэтому святой символ врезался в мишень подобно миниатюрному метеориту. А поскольку мишенью был затылок Готфрида Бульонского, в войске это произвело впечатление разорвавшейся бомбы.
Ну сами представьте — с небес прилетает здоровенный серебряный крест, бьет в башку главного генерала и застревает у него в черепе, разбрызгав мозги во все стороны. Я специально кинул его так, чтобы он приземлился острым концом.
Передовая часть конницы затормозила практически сразу. Потом следующие, следующие, и так до самого конца. Моментально начался шум: мол, фигли встали, дорога и так узкая. Но когда в хвост колонны ушло сообщение о преждевременной гибели главнокомандующего, паника начала распространяться со скоростью радиовещания. Предводителя, даже не успевшего понять, что его убило, стащили с коня, уложили на землю, столпились вокруг него и принялись шумно спорить. А уж когда необычный снаряд извлекли из черепа и продемонстрировали всем желающим, толпа и вовсе растерялась. Со всей армии начали сбегаться монахи и священники, Петр Пустынник подоспел самым первым. Он же первым грохнулся на колени и начал биться башкой в песок и орать что-то дурным голосом.
Я понаблюдал за этим кавардаком еще с четверть часа и сделал два вывода. Во-первых, сегодня эти вояки точно уже с места не двинутся — уровень религиозности у солдат моментально подскочил, как прыгун с шестом, а воинственность, наоборот, упала. Кто-то уже начал воздвигать из подручного материала алтарь, к священникам мгновенно выстроились очереди на исповедь…
Второй вывод заключался в неослабевавшем предчувствии, что этот Крестовый поход действительно может в скором времени закончиться. Не нужно было даже понимать старофранцузский, чтобы убедиться в том, что все до единого восприняли случившееся как предельно дурное знамение. Мол, если уж Господь дошел до того, что убил Готфрида Бульонского ударом креста с небес, значит, надо валить подобру-поздорову — Всевышний здорово разозлился. Выходит, Ему взятие Иерусалима неугодно… Вряд ли теперь кто-то захочет предводительствовать этой армадой — всякий не прочь получить безвозмездно полкило серебра, но только не таким способом! Кто-то из священников, правда, вякнул что-то насчет того, что Господу не понравился лично Готфрид и так он, мол, дал понять, что начальника надо сменить, но на эту в общем-то дельную мысль никто не обратил внимания.
— Здорово придумал! — одобрил Рабан. — Теперь, даже если они и пойдут дальше, половина войска точно дезертирует. Да и церковники призадумаются — как-никак самое натуральное чудо.
— Меня беспокоят те рыцари, с которыми мы общались в деревне, — признался я. — А если кто-нибудь из них додумается, как это все получилось? Да и монах тот может узнать свой крест…
— А ты и его тоже убей! — недолго думая посоветовал Рабан.
— Ну ты говори, да не заговаривайся, — слегка обиделся я. — Я и так уже сегодня перевыполнил норму раз этак в десять… Знаешь, меня совесть грызть начинает — не слишком ли часто я отнимаю жизнь?
— Хых!… Вот как выражаться начал! «Отнимаю жизнь»!… — передразнил меня Рабан. — Это война, патрон! Думаешь, крестоносцы по собственной воле сюда в гости пришли? Плова покушать?
— Оно, конечно, так… Но ведь я-то им всем чужой — какое мое дело?
— Никакого, — поддакнул Рабан. — Но ведь кто-то же должен? Так что убей и монаха тоже!
— Угу. Но вот объясни — имею ли я вообще право кого-то, убивать просто потому, что он мне мешает?
— Имеешь, конечно.
— И почему это?
— Потому же, почему коты лижут себе яйца, — препохабным голоском ответил Рабан.
— А это почему? — моментально заподозрил я неладное.
— Да потому, что могут! — торжествующе закончил мой симбионт. — Люди б тоже… ага, кабы могли дотянуться!
— Заткнись, надоел… Не можешь сказать ничего дельного, молчи в тряпочку…
— Сам спросил! — обиделся Рабан.
— Все ошибаются… Смотри-ка, а я отсюда даже деревню вижу! Ну ладно, понеслись, что ли…
Обратно я долетел еще быстрее. Конечно, двигаться опять пришлось по кривой — вначале на очень большой высоте и только потом — резко вниз. У дикарей должно было создаться впечатление, что я действительно летал куда-то на небеса.
— Ну что? — тут же затормошил меня, едва я приземлился, нетерпеливо подпрыгивающий на месте принц. — Что там случилось?
— Все, что могло, уже произошло. Эй, орлы, короче, внимайте мне!
Деревенские живенько навострили уши. То ли им действительно было очень интересно, то ли они просто боялись меня ослушаться.
— Аллах велел вам передать, чтобы вы быстренько собирали добро и валили куда подальше. Завтра-послезавтра здесь будет франкское войско, и вас просто сметут. Может, конечно, и не будет, но я бы на это лучше не рассчитывал… Так что смывайтесь!
— А куда идти-то? — донесся издалека чей-то тоскливый голос.
— Да куда угодно! Но лучше всего на восток.
— А почему на восток? — спросил тот же самый мужичок.
— Ну ты и тупой, электорат… На западе у вас море, а на севере крестоносцы. Можно, конечно, и на юг двинуть, но франки как раз туда и направляются, так что особо не отсидитесь. Но это уже ваше дело, а мы уходим! Твое Высочество, давай руку.
Принц с сомнением поглядел на меня. Похоже, он не был уверен, действительно ли я чего-то там сделал или просто поболтался где-то в поднебесье с полчасика.
— Сейчас у тебя очень простой выбор, — сообщил я, наклонившись поближе. — Ты или летишь, или остаешься. Если летишь — через недельку-другую вернешься домой со всей своей киносъемкой. Можем даже на обратном пути завернуть сюда же, убедиться, что с этими землекопами все тип-топ. А если остаешься — это навсегда, я возвращаться уже не стану. На мой век миров хватит… Ну?
Сигизмунд печально вздохнул и взял меня за руку.
— Сударь, мой господин предлагает продолжить ваш поединок, — подал голос переводчик крестоносцев. — Надеюсь, вы не возражаете?