Сын болотной ведьмы
Шрифт:
Я заглядывал к ней в комнату утром и вечером – поздороваться, поинтересоваться самочувствием, пожелать спокойной ночи. И каждый раз натыкался на баррикаду, которую она выстроила между нами. И в этом тоже была нестыковка. Если она ничего не помнит, то откуда такой страх и отвращение? Не могли же настолько напугать ее мои расспросы и то, что я выгнал Ириту. Это явно из прошлого. Значит, о чем-то помнит. О том, чего не знаю я и что прячет память Гергиса.
Или все-таки нет? Я с горечью отмечал, как стремительно тают воспоминания о жизни Игоря Званцева, не мог вызвать из памяти имена, лица, события. Еще немного – и от моего прошлого
Я не представлял, как это изменить. Хотя бы уже потому, что не знал причины этих чувств, как не знал и причины, по которой сорвало Гергиса. Топтался на месте, колотясь башкой в закрытую дверь. Но хуже всего было то, что я смотрел на Эллерию и понимал, что хочу ее. Вспоминал, как нес ее в замок, вдыхая запах волос, чувствуя мягкие округлости ее тела. Злился на нее и на себя - и ничего не мог с этим поделать.
Прорыв случился через полтора месяца, в тот день, когда я узнал: Эллерия освоилась со своей слепотой настолько, что сама приходит в детскую и проводит там время с Мариллой.
12
Разумеется, о ней шептались, строили всякие нелестные предположения. Я понимал это по случайно пойманным обрывкам фраз, насмешливым взглядам, по тому, как резко и многозначительно прекращался разговор, когда я подходил к группке приближенных. Эллерии здорово повезло, что она ослепла и не могла всего этого видеть. И что сидела в основном в своей комнате, не общаясь ни с кем, кроме служанки. Но мысли о слухах и пересудах не могли не приходить ей в голову.
Я понимал, вечно так продолжаться не может. Рано или поздно Эллерии придется выйти на люди. Пусть даже она не увидит тщательно скрываемого злорадства на лицах, но чем дольше станет прятаться, тем сложнее ей будет решиться, справиться с собой. Именно поэтому я попросил ее – а фактически, приказал – присутствовать на общих ужинах, как подобает хозяйке замка. Вовсе не потому, что хотел поставить в неловкое положение.
Но, судя по выражению лица, Эллерия поняла это именно так. Что я выставил на всеобщее обозрение ее неизбежную при слепоте неловкость. И даже если бы знала, что я внимательно наблюдаю за ней и мгновенно пододвигаю тарелку и бокал ближе к руке, все равно бы не изменила своего мнения.
Да, я все еще злился на нее, но… другие чувства уверенно брали верх. Мне было ее жаль. И неловко за Гергиса, хотя сам я не имел никакого отношения к его поступкам. Классический испанский стыд, осложненный тем, что расхлебывать последствия приходилось мне. Ведь Гергисом теперь стал я. А еще хотелось хоть чем-то помочь. Она была такой трогательной в своей беспомощности.
А еще…
Вот с «еще» все было намного сложнее. После родов пролетело полтора месяца. Эллерия пришла в себя, немного похудела и стала заметно красивее. Ну ясное дело, ей не нужно было кормить ребенка, вставать к нему по ночам. Ну а в тот вечер, когда она впервые пришла в пиршественный зал, Мия явно постаралась, чтобы госпожа выглядела на все сто. У меня аж дух перехватило, едва ее увидел. Сидел за столом рядом и постоянно косился в ее сторону, пользуясь тем, что она об этом не знает. И вздрагивал, как школьник, случайно коснувшись ее руки или задев ногу под столом. А ночью увидел дорогую супругу во сне в таком сюжете, что утром пришлось менять подштанники.
Вышел из спальни, злющий, как пес, и тут же напоролся в коридоре на Айболита, который с видом заговорщика поведал, что принцесса уже достаточно здорова для исполнения супружеского долга.
Да чтоб вы все треснули!
Мне надо было заниматься административкой, а я думал о ней. И если бы все упиралось только в одно желание. Из памяти почти ушли лица и имена девушек, с которыми встречался в прошлой жизни, но, сравнивая чувства, я мог сказать точно: никому из них не удалось зацепить меня так сильно, как Эллерии. То, что она изменила мне? Во-первых, не мне. Во-вторых, у нее была на то причина.
Даже если она догадывалась, почему оказалась ночью в лесу, все равно не помнила того, с кем встречалась. И это, возможно, дало бы мне шанс – если б не ее неприязнь, залегшая глубже памяти.
И все же я не смог удержаться. На третий вечер, когда Эллерия спросила, почему я женился на ней, предохранители выбило. Этот кадр из памяти Гергиса: ее сияющее от радости лицо на балу – снова встал перед глазами. И я ответил. Так, как наверняка ответил бы на этот вопрос он. Не сомневаясь, что это правда. А потом, совершенно неожиданно для себя, предложил ей потанцевать.
Танцы в этом мире были безумно сложными. Наверно, им учились с детства, запоминая многократным повторением. Множество различных движений в строгой последовательности. Разумеется, я этой последовательности не знал, а Эллерия не помнила. Но тело двигалось на автопилоте – и мое, и ее. И лишь один раз она споткнулась, и я машинально подхватил ее, прижав к себе.
Кровь бросилась в голову – и не только в голову, разумеется. Понял: остановиться уже не смогу. Сказал, что приду к ней. В конце концов, у меня было такое право, и я мог его использовать, чтобы попытаться переломить ситуацию. Она не юная девственница, а с женщиной – положа руку на сердце или какое-нибудь другое место! – хороший секс может решить многое.
Это я так думал, баран тупорылый. Ходил по своей спальне из угла в угол, кусая костяшку пальца. Дал ей время, хотя готов был бежать бегом. А когда пришел, разделся и лег с ней рядом…
Кто бы знал, как я хотел, чтобы ей было хорошо, чтобы она оттаяла и постаралась забыть то, чего и так не помнила. Но как ни старался, Эллерия сжималась еще сильнее. Я буквально всей кожей чувствовал исходящую от нее волну холода и страха.
Ее губы, такие мягкие, теплые, желанные – ни разу не дрогнувшие, чтобы ответить мне. Грудь под пальцами – упругая, высокая. Тонкая талия, крутой изгиб бедер, атласная кожа, шелковистые распущенные волосы, дурманящий запах ночных цветов…
Она закрыла глаза и лежала, не шевелясь. Просто ждала, когда все закончится. Когда я уйду. Желание тела, от которого темнело в глаза, нашептывало, что я могу взять ее силой, по праву мужа, и плевать, хочет ли она меня или нет. Но что-то подсказывало: именно так поступал с ней Гергис. И кроме этого желания, было еще другое – желание взаимности. Желание – любви?
Коротко рассмеявшись, я встал и оделся, с трудом уместив в узкие штаны свое нацелившееся в зенит хозяйство. Кто не знает, как с этим справиться, но разве рукоделие решило бы проблему? Только сняло бы вожделение – и лишь на время.