Сын боярский
Шрифт:
Дорогу же мы выбрали, проходящую через Выборский и Вревский уезды, весьма похожие на наш, Дубковский, но стоящие на пути к крепости Остров. Как следствие, большую часть времени нам почти не встречались деревни, и дорога пролегала через леса, изредка прерываемые водными преградами в виде ручьев. Нам удалось проехать оба острога, Выбор и Врев, представлявшие собой несколько больший вариант Дубкова, но с более низкими крепостями. Нигде не останавливаясь в дороге, мы, не дойдя двух верст до Острова, расположились на ночлег, и я был очень рад этому обстоятельству, так как нам удалось проделать больше половины пути за один день. Чего не скажешь о Ждане, который был раздосадован тем, что рядом с нами находится город, стоящий
Когда мы выехали из леса, нашему взору открылся обширный псковский посад: больше тысячи домов, тянущихся полукругом вдоль крепостной стены с юга на север, упирающейся своими концами в реку Великую и огражденной от всего остального мира частоколом. Это средоточие жизни, зажатое в лабиринт улиц, прерывалось лишь в одном месте Псковой, речкой, давшей свое имя городу. Вдоль правого берега Великой у причалов располагалось множество кораблей, а на левом находилась соединенная с крепостью мостом Немецкая слобода – место жительства иностранных гостей, разительно отличавшееся своими зданиями. Я просто был впечатлен открывшимся мне видом, никогда мне еще не приходилось видеть столь большого и красивого города, который сложно окинуть одним взглядом. До этого, четыре года назад, когда отец перевозил нас в поместье, мне приходилось бывать только в маленьких городках в несколько сотен домов с одной или двумя церквями. Здесь же меня поразило обилие домов Господних, деревянных и каменных, стоящих как перед крепостной стеной, так и за ней.
И не успел я свыкнуться со своими ощущениями, как город показал голос: все, как потом выяснилось, сорок церквей, одна за другой начали созывать колокольным перезвоном на вечернюю молитву. От такого действия у меня перехватило дух, рука сама принялась осенять крестным знамением и сложно было представить, что в мире есть что-то более прекрасное. И все это происходило в обычный день, трудно было вообразить, что бывает в праздники. Мои переживания накладывались на то, что, переступив шестнадцатилетний порог, кроме деревенской жизни, изнуряющих тело тренировок, полагающихся для будущего воина, да чтения немногих книг, благо был обучен этому полезнейшему навыку, не видел ничего. Мне, человеку, обученному с малых лет искусству войны, не боящемуся крови и, если потребуется, принять смерть с честью, было сложно совладать с чувствами, которые я испытывал при встрече с прекрасным. И кажется, что после увиденного и услышанного этим вечером я начал учиться любить жизнь и не отбирать ее напрасно.
Не знаю, сколько бы я провел времени в своем исступленно-вдохновенном состоянии, если бы не Иванко, подошедший и тронувший меня за левую руку.
– Красиво звучит, Василий Дмитриевич, – сказал он, понимающе улыбнувшись, – прямо дух захватывает, но нам надо поспешать в город, пока не стемнело.
– Да, действительно, – возвращаясь свой дух на грешную землю, сказал я. – Едем!
Ждан, находившийся в задумчивом состоянии, от моего возгласа немного вздрогнул и, посмотрев на меня, а потом на своих спутников, сказал:
– Едем.
Мы двинулись по большаку, ведущему к высокой башне с воротами, как я потом узнал, носившей имя Великая, – главному входу в Псков с юга. На окраине посада у дороги стояла изба с частоколом, то есть сторожа, служившая местом досмотра въезжающих в город, где служилые люди, видимо, как и мы из детей боярских, взимали плату за проезд, судя по всему, с телег. Ввиду того что у Ждана имелся вышеупомянутый транспорт, нам пришлось встать в очередь, которая, к счастью, продвигалась довольно быстро. Через некоторое время, когда мы достигли сторожи, к нам обратился дюжий воин, судя по всему, здесь старший, с черными как смоль волосами и такого же цвета глазами, одетый в желтый кафтан, поверх которого была короткая кольчуга, опоясанная ремнем с висящей на нем саблей и кинжалом. Довершали облик светлая шапка, темно-зеленые штаны и красные сапоги.
– Доброго вечера, мoлодцы, я здесь десятник. По какой надобности в город едете? – осматривая нас, спросил он, задержав взгляд на телеге.
– Добрый вечер. Мы едем из Дубковского уезда верстаться на службу, – ответил я, – а то разборщик к нам не приехал, сказали, здесь, во Пскове, записывать будут.
– Да-а, знаю, – ответил он, – из других мест тоже едут, разборщики направлены только в береговые уезды, на границу, а на остальные людей не хватило. В таком разе вам надо к Петровской башне – это третья налево от Великой, там рядом большой двор стоит, где сейчас разборщики сидят. Сегодня работу они уже закончили, но на постой определить вас могут.
– Два дня ехали, как на войну торопились, а выходит, все одно опоздали! – возмутился Ждан, однако, глубоко вздохнув, примирился с действительностью. – Ну ладно, делать нечего, поехали.
– Прошу немного обождать. Молодой человек, а кому принадлежит телега? – спросил начальник поста.
– Мне, – ответил мой друг, – а что?
– Надо бы пошлину заплатить – одна копейка за повозку, таков местный указ.
– Но я не купец, товаров для продажи у меня нет, а в телеге только мои личные вещи!
– За товар и его продажу пошлины и подати взимаются за крепостной стеной, а здесь только за проезд. И не надо, пожалуйста, возмущаться, не я это придумал, так что заплатите и езжайте с Богом, – сказал десятник и как бы невзначай опустил руку на рукоять своей сабли.
Ждан аж покраснел от злобы, я даже испугался, не совершит ли он роковую ошибку, но все обошлось. Долго и пристально посмотрев на десятника, он расстегнул свой кафтан и достал из-за пазухи кошель, выудив из него требуемую копейку. Тут же к нему подошел доселе невидимый писец, одетый во все серое, взял монету и протянул Ждану бумагу, чтобы тот расписался за оплату. Это вызвало затруднение, ведь мой друг, в отличие от меня, писать не умел, но оказалось достаточно поставить крестик, что и было сделано, после чего мы наконец-то продолжили свой путь.
Проехав несколько домов, мы свернули на дорогу, пересекающую весь посад до реки Псковы, решив по ней доехать до Петровских ворот. Улица оказалась абсолютно безлюдной, что, наверное, объясняется вечерней молитвой – большая часть народа сейчас находилась в церквях. Пользуясь этим обстоятельством, Ждан дал волю своим чувствам, сравнив начальника сторожи с оскопленным козлом, чьей матерью была приблудная собака женского рода, и пожелал ему подавиться деньгами, заплаченными за проезд.
– Это же надо додуматься: деньги брать просто за проезд и с кого? С детей боярских, – возмущался Ждан. – Они бы еще плату взимали за то, чтобы нужду справить.
– Вообще-то, – отозвался мой Иванко, – на Большом рынке действительно за это дело деньги берут, иначе могут в холодную посадить на денек или подать заплатить потребуют десятикратную. За чистотой там следят, как-никак крупнейший рынок на севере, даже больше Новгородского, говорят.
– А ты откуда это знаешь? – спросил Ждан.
– Бывал я во Пскове пару раз, последний восемь лет назад, но тогда посад был меньше. Да-а, растет город, – со вздохом сказал Иванко.
– А ты не мог раньше сказать, что за проезд телег здесь деньги берут?