Сын эпохи
Шрифт:
В этот вечер в доме Данилкиных огней не зажигали. Галя кое-как покормила сына и уложила спать, сама не заснула всю ночь.
Вся жизнь вспомнилась Гале: и как она была беззаботной девчонкой в родительском доме, и как работала у помещиков, и как заневестилась, и как на зеркалах гадала на суженого, и как впервые, на Красную горку, увидела Алексея, и как он подошёл к ней, и как они пели и плясали в одном хороводе, и как, взявшись за руки, прыгали через костёр, и как он сказал ей, что пришлёт сватов.
Всю ночь на коленях перед иконами
Галя с опухшим лицом и выплаканными глазами ни к чему не прикасалась. Прежняя жизнь для неё кончилась.
Когда уже совсем рассвело, в комнату вошёл неумытый и нечёсаный Тихон Харитонович.
— Галя, налей мне стакан самогона и дай что-нибудь поесть.
Тихон Харитонович никогда ранее не пил самогон стаканами, в этот же раз пил жадно, крупными глотками. Тарелку с борщом отодвинул. Есть передумал. Протянул по столу вчера ещё сильные свои руки и уронил на них свою голову.
Петька
Овдовевшая Галя, несмотря на просьбу Тихона Харитоновича остаться у них, вернулась к отцу с матерью и нанялась на работу к мельнику соседнего села.
Теперь Петька находился под присмотром деда Евдокима. Пас овец, ягнят, гусей, гонял всю живность на пастбище, на водопой. В огороде копал и сажал, полол и поливал. И при всём при том — бедствовали.
Страшный голод охватил село. Среди обессилевших крестьян начались массовые заболевания.
Советы, укрепившиеся в селе, распределяли землю, защищали бедноту, вели жёсткую борьбу со спекулянтами и помогали семьям красногвардейцев. Галину с ребёнком и ещё несколько семей поселили в уцелевшем от погрома панском флигеле, в котором прежде жили скотники помещика.
Ещё старый помещик на собственные средства построил школу для детей крестьян. Затея эта селянами была воспринята не то, чтобы откровенно враждебно, но и без особого энтузиазма.
— Ишь, ведь вот чего затеял — школа! На кой она детям нашим? От хозяйства отымать? Они, как и мы, одну учёбу знать должны: как землю пахать, да как молитву читать. А школа — баловство это.
В самом деле, тогда, попервоначалу, мало кто отдавал деток своих в ученье. Да и детки не проявляли желания учиться. Ещё и посмеивались над школярами. Когда же Петьке пришла пора учиться, Галя сама повела его в школу.
— Здравствуйте, Мария Ивановна!
— Здравствуйте, здравствуйте!
— Мы пришли учиться.
— Учиться? Ну, что ж, хорошее дело учиться. Ученье — свет. Как мальчика-то звать?
— Петя.
— Азбуку, Петя, знаешь?
— Нет, — за сына ответила Галина. — Отца у нас нет, учить было некому.
— Не беда, не беда. Научим, правда, Петя?
— Правда, — негромко, стесняясь учительницы, ответил мальчик.
Мальчик приглянулся учительнице, она приласкала его и заверила Галю, что всё будет хорошо, и пусть Галя понапрасну не волнуется.
Петька с первых же дней проявил усердие к учёбе и довольно успешно постигал школьную науку. И, как оказалось, он хорошо рисовал и хорошо пел. Учительница развивала его природные способности, давала ему уроки пения и обучала игре на пианино.
Четыре года для Петьки пролетели быстро, а так как школа, построенная старым помещиком, была рассчитана на начальное образование, то Петька с большим сожалением расстался с Марией Ивановной.
Теперь, чтобы продолжить учёбу, Петьке приходилось в один день шагать семь километров в соседнее село и обратно. И только в зимнюю пору, в стужу, оставался он то у одного, то у другого школьного товарища.
— Петя, сынок, сходи в лес, посмотри, какой там поблизости сухостой и валежник. О зиме надо подумать. Холода наступят, трудно нам придётся.
Петька любил лес и не боялся его. Бывало, целыми днями в лесу пропадает, ходит только одному ему известными тропами, а то сядет в тени большого дерева и обязательно так, чтобы вид на речку был, и часами любуется солнечными бликами на водной глади.
В этот раз Петька возвращался домой, переходя речку не по мосту, а вброд. Чистая вода речки, по мере продвижения мальчика, доходила ему до колен, до пояса, и вот он уже по грудь в воде, однако страха Петька никакого не испытывал, так ходить ему здесь доводилось и прежде. Мимо него проносились стайки мальков и он, погружая руки в воду, пытался поймать их, что ему, конечно, не удавалось.
Ниже, по течению речки, был неширокий надводный деревянный мост. По нему крестьянские повозки проезжали на мельницу. Каждую весну после паводка мельник заботливо восстанавливал его.
На мосту, опершись о перила, стояли местные подростки Степан и Платон, с наслаждением покуривая самосад. Они видели, как их знакомый вошёл в речку и как настойчиво шёл на противоположный берег.
— Петь-ка-а! — окликнул товарища Степан. Как и Платон, он был старше Петьки года на два — на три.
— Чего тебе?
— Иди к нам.
— Зачем?
— Надо. Интересное что-то покажем.
Кто ж откажется посмотреть что-то интересное? И Петька, выйдя на берег, направился к товарищам на мост.
— Как дела? — спросил Платон, — ты где был?
— Мамка просила в лес сходить, посмотреть, где поблизости хворост есть. На зиму надо запастись.
— И нам надо, и нам, — поочередно сказали Платон и Степан.
— Петя, ты плавать умеешь?
— Да нет, не очень, — ответил Петя. — Вон, вон, смотрите, рыбки плавают!
— Да рыбки-то плавают. Они везде плавают, и по дну плавают.
— Я знаю. Я рыбу всегда ловлю, когда наши родичи из города приезжают. Я даже сома один раз поймал.
— Правда, сома поймал? Не врёшь?
— Правда, с чего мне врать!
— А как ты сома поймал?
— Я привязал суровую нитку к лозе, а на крючок насадил лягушонка. Утром пришёл, а там — сом!