Сын идет на медаль
Шрифт:
Она снова подошла к зеркалу. Из глубины его на неё смотрела высокая, тоненькая девушка. Долго, придирчиво изучала она своё отражение: открытый белый лоб, синие глаза, прямой нос, красивые губы… Перебросила из-за спины косу и шумно вздохнула.
Человек, который так любит цветы, должен любить всё красивое. Не может быть, чтобы она ему ни капельки не нравилась. Не может быть, чтобы он её не замечал!
А если он просто боится? Стесняется?.. Что ж, тогда она ему облегчит первый шаг!
В
— Я не читала этой книги, — сказала она наконец, поняв, что Маше нужно.
— Пустяки, я дам тебе! — сказала Маша и улыбнулась прежней улыбкой — улыбкой, от которой что-то дрогнуло в Викином сердце. В это время прозвенел второй звонок.
— Поговорим после уроков, — хорошо? — быстро сказала Маша. — Если я задержусь у малышей, подожди меня на улице, — и побежала к своей парте.
Когда кончились уроки, Вика молниеносно сложила книги и устремилась из класса. Она мчалась, перепрыгивая через две ступеньки, но около самой двери её остановила Зинаида Петровна.
Вика отвечала на её вопрос, переминаясь с ноги на ногу, нетерпеливо поглядывая на дверь. И действительно, сверху раздалось:
— Вика! Вика Горелова! Постой!
Вика обречённо вздохнула. Сверху сбегал Костя.
— Ты что-то забыла в парте. Угадай, что? — весело говорит он, держа руки за спиной.
Вика мучительно краснеет, но отрицательно качает головой.
— Н-не знаю, — говорит она дрожащим голосом. — Что же?.. — Смятение её так явно, что Костя и сам теряется.
— Да нет, ничего особенного, — растерянно говорит он, — просто тетрадка… Вот! — и он вручает ей синюю тетрадку с надписью: «Дневник».
Вика бормочет «спасибо», торопливо суёт тетрадку в портфель и убегает. Костя и Зинаида Петровна смотрят ей вслед…
Выбежав из школы, Вика останавливается в смятении. Что теперь будет? Он, наверно, догадался, всё понял… и теперь уже ничем, ничем не поправишь!
Она прикладывает ладонь то к одной, то к другой горящей щеке. В горле стоит комок…
— Вот умница, что подождала!
Это Маша. Она думает, что Вика её ждёт!
— Знаешь что? — весело говорит Маша, останавливаясь перед Викой. — Давай мириться. Только без объяснений, а то опять поссоримся. Давай, как раньше мирились!
Маша берёт Викин мизинец, зацепляет за него своим мизинцем и, энергично встряхивая сцепленными руками, приговаривает: «Мир, мир навсегда, ссор, ссор никогда», — совсем как когда-то в детском саду.
Этот детский способ примирения успокаивает Вику. Они идут под руку, как раньше.
— Давай сегодня вечером побродим, как бывало! — говорит Маша. — И знаешь, кого прихватим? Костю.
— Почему Костю?
— Он просил показать ему город. Он ведь недавно в Ленинграде. Вот мы и пойдём втроём!
И вдруг яркий свет блеснул в Викином мозгу — свет догадки, удивительной, счастливой догадки! Костя тоже ищет путей к Вике. Ищет через Машу, потому что знает, наверно, об их дружбе. А Маша такой ребёнок — разумеется, она ни о чём не догадывается. Но ведь сегодня, как раз сегодня вечером… Вот и отлично!
— Послушай, — говорит Вика. — У меня великолепная идея! Пойдём в филармонию. Сегодня концерт Чайковского.
— А билеты?
— У меня два абонемента, папа оставил. И два неиспользованных билета с прошлого раза, я не ходила. Наверно, пройдём втроём. Будет чудесный вечер, — правда?
И Вика, сдержанная, спокойная Вика, порывисто обнимает Машу.
Это был первый фортепианный концерт Чайковского…
Вика всё время чувствовала рядом Костю, видела, как менялось его лицо, и радовалась, что ощущает то же, что он.
Как будто в её душе растворилось окошко, и звуки стали входить прямо в душу. Как это она раньше могла не слушать, не понимать? Это ведь так просто и так прекрасно! Этот необыкновенный концерт она никогда, никогда не забудет. Какой он тёплый, ликующий, праздничный!
Она посмотрела на Машу… Неужели это от музыки люди так хорошеют?
В антракте показывали Косте филармонию. Маша взяла на себя роль гида. Но Костя смотрел рассеянно. Он, видимо, был ещё полон музыкой…
— А как этот концерт играет Ван-Клиберн! — сказал он мечтательно.
— Великолепно! — радостно ответила Маша. — Я его несколько раз слышала по радио. Совсем по-особенному, — правда?
В разговоре, который завязался — разговоре о пианистах, — Вика не участвовала. А Костя и Маша всё больше оживлялись по мере того, как Вика мрачнела. Разговор перешёл на Русский музей — и тут тоже Вике не было места…
— Некоторые говорят, — пейзажи Левитана безыдейны. По-моему, это глупо, — оживлённо говорила Маша. — Пусть Левитан не рисовал людей, но его пейзажи, как… музыка. Правда?
— В его картинах есть человеческие чувства, настроения, — сказал задумчиво Костя, — значит, есть и люди. Нет, Левитан хорош. Особенно «Вечерний звон».
Вика напрягла свою память. Что она помнит о Левитане? Что-то Зинаида Петровна говорила о нём на уроке, но что? Настроение Вики переменилось. Ей стало грустно. И печальная тема «Франчески да Римини», исполнявшаяся во втором отделении, нашла отклик в её душе. Теперь ей хотелось плакать…